Виктория Холт - Песня сирены

— Я принял весь удар на себя, — хмуро усмехнувшись, проговорил Хессенфилд, — а теперь я хочу доказать, что больше такого никогда не случится.

День летел за днем, — и каждую секунду тех дней я буквально смаковала. Как выяснилось позднее, я, наверное, уже тогда предчувствовала приближение беды.

Я думаю, всегда где-то в моей голове сидела мысль… страх… что это счастье не может продолжаться вечно.

Мы жили со страстью, ненасытно; думаю, Хессенфилд ощущал то же самое. Я помню, как однажды он сказал, что смерть всегда караулит за углом. Он вел опасную жизнь, и рядом с ним жила я, всеми силами цепляясь за настоящее.

Хессенфилд побывал в Версале, чтобы переговорить с одним из министров Людовика, который более благосклонно относился к проблемам Англии, нежели его коллеги, а оттуда он направился прямиком в Сен-Жермен.

Когда он вернулся, я не узнала его. Он был очень бледен, я никогда раньше не видела его таким. Более того, в его глазах, казалось, потух свет жизни. Я с беспокойством посмотрела на него.

— Неудача, да? — спросила я. — Тебя что-то беспокоит?

Хессенфилд покачал головой:

— Французы всем сердцем желают помочь нам. Они хорошо относятся к Якову.

Я взяла его за руку. Она была холодной и влажной наощупь.

— Ты болен! — в страхе воскликнула я. Хессенфилд относился к тем людям, которые обладали идеальным здоровьем, а слова «болезнь» даже не понимают. Мне всегда казалось, что, по его мнению, заболевший человек просто немного не в себе, что тот просто вообразил себе слабость, боли и прочее… если, конечно, дело не касалось ноги, руки или еще какого-то видимого глазу недостатка.

И я прекрасно его понимала, потому что и сама была такая, поэтому я очень встревожилась, когда он сказал:

— Думаю, мне надо прилечь.

Я помогла ему раздеться и лечь в постель. Потом я опустилась на стул рядом с кроватью и сказала, что скоро принесу ему вкусный обед. Он покачал головой: меньше всего он хотел есть.

— Ничего особенного, — уверял он меня. — Это быстро пройдет.

Он почти не говорил, просто лежал — по его словам, ему нужен был только покой.

Я очень волновалась и провела беспокойную ночь. Утром у него начался жар. Я послала за врачом, который пришел, осмотрел Хессенфилда, после чего глубоко вздохнул и пробормотал что-то насчет опасной лихорадки.

— Приложите двух мертвых голубей к пяткам, — посоветовал он, — может поможет. Я вышлю вам специальный бальзам, который тоже может пригодиться.

Я схватила доктора за руку.

— Что с ним? — спросила я.

— Лихорадка. Он поправится, — ответил тот. Но к полудню Хессенфилду стало еще хуже. Я ходила по дому, ничего не замечая: о подобном я никогда даже не думала. Я убрала его одежду, ту, в которой он ездил во дворец: камзол, бриджи, чулки и прекрасные перчатки — те, что прислала ему в подарок мадам де Партьер.

Я не покидала его ни на минуту, просто сидела у его постели. Он так отличался от человека, которого я знала: он побледнел, глаза постоянно были закрыты, щеки ввалились.

Жанна сказала мне:

— Мадам, я знаю аптекаря, у которого есть средства от всех болезней. Это тот итальянец, Антонио Манзини. Говорят, Он излечил многих.

— Я пойду к нему, но ты должна идти со мной, — ответила я.

— Оденьтесь потеплее, мадам. На улице прохладно.

Я открыла ящик, вытащила перчатки, которые подарила мне мадам де Партьер, надела их, и мы вышли на улицу.

Жанна повела меня сквозь путаницу улочек к аптеке, что находилась неподалеку от замка Шатле. Мы вместе вошли в лавку.

— Мадам очень беспокоится, — сказала Жанна аптекарю. — Ее муж болен.

— Болен? — переспросил мужчина. У него были темные кустистые брови и черные, пронзительные глаза. — Что с ним?

— Его свалила какая-то лихорадка, он стал непохож на себя, — объяснила я. — А до этого он был очень здоровым мужчиной.

Я положила свою ладонь ему на руку. Он странно посмотрел на меня и отодвинулся.

— У меня есть одно лекарство, которое излечивает лихорадку, но оно дорого стоит — Я заплачу, — уверила его я. — Если оно вылечит моего мужа, я дам вам все… все, что попросите. Жанна нежно обняла меня, а Антонио Манзини удалился внутрь своей лавки.

— Да простит меня мадам! — сказала Жанна. — Но обещать многое вовсе не обязательно. Заплатите цену, и хватит.

Я заплатила, что попросил Манзини, и он дал мне бутылочку. Мы поспешили обратно, и я прошла прямо в спальню Хессенфилда. Я сразу заметила, что ему стало еще хуже.

Торопливо я вылила на ложку несколько капель жидкости и заставила принять, после чего села у кровати Хессенфилда ждать чуда. Ничего не произошло.

К наступлению ночи состояние Хессенфилда ничуть не улучшилось.

Я просидела рядом с ним всю ночь. Перед рассветом я поднялась, и тут на меня нахлынула ужасная слабость. Я коснулась своей кожи. Она была холодной и влажной, несмотря на жар, что охватил меня. Тогда я поняла, что и я подхватила эту лихорадку или что бы там ни было и скоро тоже слягу.

«Нет, этого не должно случиться! — сказала я себе. — Я должна выдержать. Я должна ухаживать за Хессенфилдом. Я не могу доверить уход за ним постороннему человеку».

Я попыталась бороться с усталостью, но болезнь все больше и больше беспокоила меня. Я ощутила огромное желание лечь в постель, но не могла этого сделать. Я должна была перебороть эту ужасную слабость, охватившую меня.

Утром состояние Хессенфилда еще ухудшилось. Теперь он бредил в горячке. Он говорил о генерале Лангдоне… о шпионах… обо мне… о Клариссе, но фразы его мешались и были бессмысленными.

Тем временем я чувствовала, что болезнь побеждает и меня.

В комнату вошла Жанна. При виде меня глаза ее расширились от ужаса.

— Там внизу какая-то леди срочно хочет увидеться с вами, — сказала она. — Она говорит, что это очень важно, и хочет переговорить с вами с глазу на глаз.

Я прошла в маленькую комнатку и приказала провести ее сюда.

Она вошла. Это была мадам де Партьер, но выглядела она теперь совсем по-другому, нежели в тот раз. Я коснулась глаз, так как меня терзала ужасная головная боль, и я подумала, что меня подводит зрение.

— Мадам де Партьер… — едва промолвила я. Она кивнула.

А, вижу, вы не совсем хорошо себя чувствуете, Карлотта?

Я в удивлении посмотрела на нее Ее французский акцент исчез без следа, и она говорила по-английски, как истинная англичанка. Ее лицо, как я заметила, было мертвенно бледным.

— Лорд Хессенфилд очень болен? — спросила она. — Он умрет. Ничто ему не поможет Вы пришли сюда, чтобы сказать мне это? — сердито перебила ее я.