Похищенный. Катриона - Роберт Льюис Стивенсон

жребий тяжкий, и попал ли человек на нее за два шотландских шиллинга или (как выразился мистер Стюарт) из чувства долга, разница казалась несущественной. Вот так будет болтаться и Дэвид Бальфур, а мимо будут идти другие юноши, кому куда надо, и думать о нем плохо, и полоумные старухи, сидя у столба, предскажут им судьбу, а чистенькие барышни, проезжая мимо, отведут глаза и прижмут платочек к носу. Они представились мне как живые, — глаза у них были серые, а головы обмотаны шарфами драммондовских цветов.

Решимости я не утратил, но уже совсем пал духом, когда увидел впереди Пилриг, живописный дом с башенками у дороги, окруженный молодой рощей. У дверей стоял оседланный конь лэрда, но сам он был у себя в кабинете, где и принял меня в окружении ученых фолиантов и музыкальных инструментов, ибо он был не только философом, но и большим любителем музыки. Встретил он меня приветливо, а прочитав письмо Ранкейлора, любезно предложил мне свои услуги.

— Но чем именно, кузен Дэвид… — сказал он. — Мы ведь, оказывается, в родстве… Чем именно могу я вам служить? Замолвить слово Престонгрейнджу? Без сомнения, это просто. Но о чем?

— Мистер Бальфур, — ответил я, — поведай я вам все, что со мной произошло, то, по моему мнению (и мнению Ранкейлора тоже), вам эта история поправится очень мало.

— Мне очень жаль слышать о вас подобное, кузен, — сказал он.

— Этого я принять от вас не могу, мистер Бальфур! — возразил я. — Я не сделал ничего, о чем жалел бы сам или заслужил бы ваше сожаление, и повинен лишь в обычных человеческих слабостях. «Первый грех Адама, недостаток природной добродетели и порча всей моей натуры» — вот за что я должен нести ответ, и надеюсь, меня верно учили, где искать помощи, — продолжал я, решив по его виду, что он составит обо мне лучшее мнение, если убедится, насколько хорошо я знаю катехизис. — Но если говорить о мирской чести, то мне не в чем себя строго упрекнуть, а беды выпали на мою долю против моего желания и, насколько мне дано судить, без всякой вины с моей стороны. Беда в том, что я оказался втянут в политические осложнения, о которых вы, как мне говорили, предпочтете остаться в неведении.

— Ну что же, мистер Дэвид, пусть так, — ответил он. — Мне приятно, что вы таков, каким представил мне вас Ранкейлор. Что же касается политических осложнений, то слова ваши совершенно справедливы. Я тщусь избегать всяких поводов для подозрений, и более того — любых причин для них. Но, — продолжал он, — как я могу оказать вам содействие, не зная, в чем дело?

— Видите ли, сэр, — ответил я, — мне хотелось бы получить от вас письмо к его милости, свидетельствующее, что я происхожу из хорошей семьи и располагаю достаточно хорошим состоянием. И то и другое, по-моему, совершенная правда.

— В этом меня заверил Ранкейлор, — сказал мистер Бальфур, — а его слово я считаю надежным щитом против опасностей.

— К этому я присовокупил бы (если вы готовы положиться на мое слово), что я воспитан в истинной вере и преданности королю Георгу, — продолжал я.

— Ни то, ни другое вам не повредит, — заметил мистер Бальфур.

— Далее вы могли бы написать, что я хотел бы обратиться к его милости по чрезвычайно важному делу, связанному со служением его величеству и отправлением правосудия, — добавил я.

— Раз мне ничего неизвестно о сути дела, — ответил лэрд, — то я не возьму на себя смелость судить о его важности, а потому обойдемся без «чрезвычайно», да и «важному» тоже. Прочее же я могу изложить примерно так, как вы желаете.

— И еще, сэр, — сказал я, потирая шею большим пальцем, — мне очень бы хотелось, чтобы вы вставили словечко, которое могло бы послужить к моей защите.

— Защите? — повторил он. — К вашей защите? Такое выражение меня несколько расхолаживает. Если дело столь опасно, признаюсь, у меня нет особого желания вмешиваться в него с закрытыми глазами.

— Мне кажется, я двумя словами могу объяснить его суть.

— Пожалуй, так было бы лучше, — сказал он.

— Так вот: аппинское убийство, — ответил я.

Он поднял обе руки, восклицая:

— Помилуйте! Помилуйте!

Выражение его лица и голоса заставили меня заподозрить, что на его помощь мне более рассчитывать нельзя.

— Позвольте, я объясню… — начал я.

— С вашего разрешения, я больше ничего об этом слышать не хочу! — вскричал он. — Ни слова больше. Ради имени, которое вы носите, ради Ранкейлора и, может быть, немножко ради вас самого, я помогу вам, насколько в моих силах, но никаких объяснений я больше слышать не желаю. И я считаю своей обязанностью предостеречь вас: это омут, мистер Дэвид, а вы молоды. Остерегитесь и дважды подумайте, прежде чем кидаться в него.

— Право, мистер Бальфур, я уже думал, и не два и не три раза, — ответил я, — и мне хотелось бы напомнить вам о письме Ранкейлора, в котором (как я верю и надеюсь) он выразил одобрение моим намерениям.

— Ну, ну, — сказал он и повторил: — Ну, ну! Я сделаю для вас что могу! — С этими словами он взял перо и лист бумаги, некоторое время просидел в раздумье, а затем начал неторопливо писать. — Насколько я понял, Ранкейлор одобряет ваше решение? — спросил он вскоре.

— Обсудив его со мной, сэр, он посоветовал мне продолжать во имя божье, — ответил я.

— Ну, если так… — заметил мистер Бальфур, и перо его вновь задвигалось по бумаге. Затем он поставил свою подпись, перечел письмо сначала и вновь повернулся ко мне: — Вот рекомендательное письмо, мистер Дэвид, которое я запечатаю без конверта и вручу вам открытым, как положено. Но поскольку я действую вслепую, то прежде прочту его вам, чтобы вы могли судить, насколько оно может споспешествовать вашим целям:

«Пилриг, двадцать шестое августа одна тысяча семьсот пятьдесят первого года. Милорд, сим рекомендую вам моего тезку и родственника Дэвида Бальфура, владельца Шоса, молодого джентльмена благородного происхождения и не стесненного в средствах, а так же наделенного более существенными благами, которые дарит богобоязненное воспитание. Политические же его принципы, несомненно, заслуживают полного одобрения