Кармен. Комсомол-сюита - Зоя Орлова

— Что, суки, интересно, да⁈ — заорал он. Но в его голосе не чувствовалось никакой агрессии. Просто очень громко и очень строго. Мне показалось, что это у него привычный стиль общения с соседями.

— ГермА́ныч, ты че?

— А че, убивать-то не будешь?

— Дак мы ж по-соседски, че… — загалдели они, неловко поднимаясь с пола.

— Может, в магаз? Или че? — участливо спросила железнозубая кикимора.

— Не надо в магаз, — спокойно отмахнулся Шауэр. — Корделия, у тебя рассол остался? — Обратился он к кикиморе. Та радостно закивала. — Плеснешь полбанки?

— Дак щас, ГермА́ныч! Так бы сразу и сказал, че… — Она посеменила в кухню, смешно переваливаясь. Остальные соседи сразу как-то потеряли интерес к происходящему и тоже вернулись в кухню.

— Корделия⁈ — Я нервно хихикнула.

— Хавронья ее зовут, — заговорил главред, прикрыв дверь. — Любовник сказал ей, что у нее свинячье имя, вот она и поменяла на Корделию. В кино, видишь ли, в каком-то услышала и решила, что это и будет ее новое имя. А ты-то чего пришла, Кира Ларина?

Я мысленно выдохнула. Хвала коммунизму, в порядке наш главред, не свихнулся.

— Вы не пришли в редакцию, мы все волнуемся, не случилось ли чего, — объяснила я. — Я могу чем-нибудь помочь?

В дверь постучали. В приоткрывшуюся щель просунулась рука с пол-литровой банкой рассола, в котором плавал смородиновый лист и маленький огурчик. Шауэр подошел, забрал банку и закрыл дверь, на этот раз на шпингалет. Поднес банку ко рту и вопросительно глянул на меня.

— Нет, спасибо, — ответила я, качнув головой.

Он гулко пил рассол, а я разглядывала своего начальника. Без привычного служебного костюма, он стоял, расставив ноги, как моряк на палубе, сухопарый, жилистый. По белой коже плеч и спины, давно не знавших загара, рассыпались мелкие бледные веснушки. На внутренней стороне левой руки мелькнуло какое-то пятно, как вытянутая клякса. То ли родимое, то ли какой-то застарелый шрам. Странное у меня возникло чувство. С одной стороны, ощущение крепкого, сильного тела, способного быстро действовать и жестко бить, если понадобится. А с другой стороны, какая-то безысходность, заброшенность и одиночество.

Главред тем временем добил рассол, заел огурчиком, завернув его в смородиновый листик, поставил банку на застеленный газетами стол. Подвинул мне стул, я села. Сам уселся на деревянную табуретку, точно такую же, как у меня дома, только его табуретка была некрашеная.

— Борис Германович, что с вами происходит? — мягко начала я. — Я же понимаю, что вы не просто так от всех прячетесь. Может, расскажете? Или хотя бы намекните…

Он молчал, глядя на меня каким-то странным, полным грусти, задумчивым взглядом. Взял со стола мятую пачку «Беломорканала», закурил, подошел к окну и открыл настежь форточку. Я терпеливо ждала, хотя в душе была готова к тому, что он просто выставит меня за дверь.

— Кира Ларина… Кира Ларина… — повторял он задумчиво, словно хотел что-то понять для себя. И, видимо, решившись, продолжил, — Мне нужно будет уехать после праздников. Как думаешь, справитесь без меня?

— Справимся. Тут и думать нечего, — ответила я. — Надолго едете?

— Сложно сказать. Не от меня зависит. — Он отвернулся, дымя в форточку.

Я чувствовала, что ему хочется сказать больше, но он не решается. А я не торопила. Не представляю, что у него произошло, но точно знаю, что в подобной ситуации нельзя лезть с вопросами. Человек либо сам скажет, либо нет, и это надо уважать. Шауэр задавил окурок в банке из-под кильки в томатном соусе, которая служила пепельницей и давно была переполнена с горкой. Затем подошел к тумбочке возле койки, открыл ящичек и достал голубоватый конверт. Положил его передо мной на стол.

— Вот, получил вчера. Вызывают в Москву.

— Вы хотите, чтобы я прочитала? — осторожно уточнила я.

Он кивнул. Я взяла конверт, рассмотрела большую красивую марку, штемпели отправки и получения. Адрес получателя был написан красивым правильным почерком. Когда-то в школе нас всех учили писать таким вот правильным, классическим почерком, металлическими перьями и фиолетовыми чернилами. Из конверта я вытащила сложенный пополам листок с машинописным текстом, в котором сообщалось, что Бориса Германовича приглашают на встречу ветеранов Великой Отечественной войны, которая состоится в Доме Офицеров Министерства обороны. Явка обязательна. Просят сообщить, каким рейсом или поездом он прибудет, чтобы встретить, гостиница забронирована.

— Почему вас так напрягает это письмо? Это же всего лишь приглашение на встречу боевых товарищей. Разве нет? — спросила я.

— Вот… умная ты, Кармен Антоновна. Именно напрягает. Конечно это встреча, и ты не промахнулась, боевых, можно сказать, товарищей, — нехотя проговорил он.

И тут меня словно кипятком обдало.

— Все! Все… не говорите больше ничего. — Я выставила вперед руку, останавливая его. А внутри у меня все завибрировало от странного предчувствия. Вот не зря Шауэр с самого начала вызвал у меня ощущение какой-то тайны и глубоко спрятанной боли. Ой не зря… — Вы не можете отказаться и не приехать. Но вы не знаете, что вас ждет. Вы даже не уверены, что вернетесь, — быстро проговорила я, понизив голос.

Главред кивнул.

— Вряд ли мне нужно знать больше, — добавила я.

— Все верно. Не нужно, — согласился Шауэр. Он подвинулся ближе, так, что его колени уперлись в мои, и продолжил вполголоса, глядя мне в глаза с какой-то отчаянной надеждой, от которой мне стало не по себе. — Но все же я хочу попросить тебя кое о чем. — Он помолчал, изучая меня пристальным взглядом. Я не отвела глаза. — Когда ты устроила передо мной «цыганочку с выходом» и заставила взять в руки аккордеон… я как-будто ожил, вернулся из небытия. Я вспомнил то, о чем боялся думать много, очень много лет. Когда-то… в концлагере я познакомился с Жанну. Она была цыганских кровей, с юга Франции. Мне помогли бежать из лагеря и пересечь линию фронта. Концлагерь потом освободили союзники, но я не знал, уцелела ли Жанну. После войны я искал ее через «Красный Крест», но бесполезно. После выступления в Доме культуры, на новый год, я написал… в передачу «Встреча с песней»…

Я радостно закивала, я знала эту передачу и сама с удовольствием слушала ее по радио. У меня перехватило дыхание. А главред