Кармен. Комсомол-сюита - Зоя Орлова

И все же… не может этот избалованный красавчик не выпендриваться, не может не пускать пыль в глаза. А ведь можно было выбрать сборник кого-нибудь из хороших современных поэтов, хотя бы того же Роберта Рождественского, к примеру, или Кедрова, Наровчатова, да в конце концов Маяковского! Так нет же, надо чтобы было «дорого-богато».

Конечно Блинов — я уверена, что это именно от него — все правильно просчитал и я не откажусь от такого подарка. Но во всем этом было больше показухи и самолюбования, чем романтики. Так молодые купеческие сынки бросают под ноги красавице связки собольих шкурок, горсти золотого песка, вороха расшитой золотом парчи и шелка, демонстрируя свое богатство. Только девичьему сердцу нужно-то другое — нужно искреннее чувство, сердечное тепло, доверие души.

Ну-ну, амиго… Я усмехнулась своим мыслям и окончательно успокоилась.

* * *

Апрель промчался, взбодрив горожан всесоюзным ленинским субботником. По всему городу в этот день суетились «рабочие муравьи» — жители славного Камня Верхнего, в замызганных ватниках и брезентовых куртках, в резиновых сапогах, с лопатами, граблями, метлами в руках. За один день город преобразился, очистился от остатков серо-бурого снега, огромных луж и торосов из грязи и прошлогодней опавшей листвы, от разного мелкого мусора, всю зиму прятавшегося под снегом. Взгляд радовали ровные чистые газоны, на которых начала пробиваться травка, свежепокрашенные скамейки и урны, очищенный асфальт тротуаров и дворовых дорожек.

А потом грянул Первомай с демонстрацией, бодрыми маршами из уличных громкоговорителей, с бумажными цветами, воздушными шарами, красными флагами и транспарантами, с гладкощекими, глянцевыми лицами членов Политбюро КПСС, плывущими над людской рекой.

Но меня гораздо больше вдохновлял следующий за первым мая праздник, День Победы. Его я ждала с душевным волнением, именно этот праздник я воспринимала по-настоящему народным и самым главным после Нового года. Я составляла текст поздравления для специального выпуска многотиражки «Пульс Маяка» и для большой открытки, которую наша корреспондентская команда собиралась подарить главному редактору.

Седьмого мая была суббота, но у нас это был полноценный рабочий день, и то, что Шауэр не появился в редакции, всех сильно удивило. Он не позвонил и никого не предупредил, что появится позже или что-то подобное. Я даже растерялась немного, это было так непривычно, ведь кто-кто, а наш главный редактор был на работе всегда! Кроме официальных выходных, разумеется. Если было нужно, он и в выходные мог прийти в редакцию и сделать работу чуть ли не за всю команду. А тут вдруг не пришел и ничего никому не сказал. Естественно, я напряглась.

Нашла в своём блокноте домашний телефон Шауэра и позвонила. Трубку взяла какая-то женщина с противным грубым голосом.

— Кого надо? — гаркнула она в трубку.

Я попросила позвать Бориса Германовича.

— Я-то позову, — прокаркала тетка, — только ж он-то, один хрен, ниче не скажет! — Она хрипло заржала.

— То есть, он все-таки дома? — уточнила я, отведя трубку от уха, чтобы не оглохнуть от этих ужасных звуков.

— Дык дома, конечно дома! Куда он в таком-то виде денется… — продолжила тетка и снова хрипло загоготала.

Отлично. Значит, надо идти в логово главреда и на месте разобраться, что случилось. Я подбодрила себя, мысленно пропев по-французски зачин «Марсельезы», перекинула через плечо ремень сумки-котомки с портретом Че Гевары и храбро отправилась на Кудыкину Гору, в гнездо самого Змея Горыныча. Судя по голосу в телефоне, подступы к гнезду охраняли самые настоящие буйные кикиморы. Что ж, как говорила санитарка Степановна, «не тушуйся, подруга, видали мы и пострашнее»!

Квартира, в которой жил Шауэр, оказалась в таком же деревянном двухэтажном доме, как и у меня. Только это была коммуналка на пять хозяева, с длинным коридором, заставленным велосипедами и детскими ванночками, с большой жаркой кухней и комплектом разномастных жильцов. Все в лучших традициях послевоенного тылового быта.

Дверь мне открыла низенькая носатая тетка с железными зубами. Это она ответила мне по телефону, я сразу узнала ее голос.

— Здравствуйте! Мне нужен Шауэр, — с порога заявила я.

Черноволосая кикимора сверкнула железным оскалом.

— ГермА́ныч? Последняя дверь налево, — каркнула она, жутко улыбаясь. — Только он вряд ли откроет.

— Почему?

— Дак не в форме он. Но вы стучите посильнее.

Я прошла к нужной двери. Из кухни на меня с любопытством пялились, кроме уже знакомой кикиморы, еще три колоритные физиономии. Таких бы в историческом кино снимать, про Средневековье, или в том же «Короле Лире», даже гримировать не надо. Я коротко вежливо улыбнулась «товарищам» и постучала в замызганную дверь, выкрашенную когда-то светло-голубой масляной краской. За дверью, вместо вопроса «кто там», грянул баян. Ух ты! Невидимый маэстро наяривал Баха!

Группа товарищей радостно загыгыкала.

— Да вы громче… громче стучите! — посоветовали мне.

Я благодарно кивнула. Дождалась секундного перерыва в музыке и заколотила в дверь кулаками.

— Борис Германович, это Ларина! — крикнула я в притвор. — Вы мне откроете?

За дверью воцарилась тишина. Потом я услышала скрипы, громкий шорох и дверь открылась. Меня чуть не снесло плотно волной душного воздуха, настоянного на запахе сивухи и залежалых беломоровых чинариков. Я поперхнулась и закашлялась. Буквально спиной я почувствовала, как притихли, затаив дыхание, «товарищи».

Шауэр смотрел на меня бесцветными, словно вылинявшими глазами. От его взгляда мне стало не по себе, я вдруг подумала, что он меня не узнает. А вдруг он сошел с ума?

— Чего надо? — хрипло проговорил главред.

В открывшуюся щель было видно, что он стоит босой, взъерошенный, в растянутой, линялой майке, из под которой висят чуть не до колен замызганные сатиновые семейники. На груди висит настоящий баян с темно-синими глянцевыми пластинами.

Собравшись с духом, ровным, насколько это было возможно, голосом я ответила:

— Борис Германович, это я, Кира. Вы не пришли сегодня в редакцию. Как вы себя чувствуете?

Вместо ответа он вдернул меня за руку в комнату и тут же захлопнул дверь. Я услышала, как с той стороны к дверному полотну прилипло несколько потных тел. И тут же подумалось, что если меня сейчас начнут душить, им будет очень интересно послушать, а вот помощи от них я вряд ли дождусь. Я здорово перепугалась.

Взгляд Шауэра вдруг стал осмысленным. Он нехотя снял с плеч баян и аккуратно поставил на всклокоченную узкую койку. Стянул со спинки стула невнятного цвета штаны и натянул, не отрываясь глядя на меня. Потом приложил палец к губам, а сам подошел к двери