Кармен. Комсомол-сюита - Зоя Орлова

над хрустальной вазой. Только я тебе этого не говорил, — добавил Вихляев, понизив и без того тихий голос. — Женька не хочет, чтобы ее жалели, поэтому никому не рассказывает. Хотя вся наша компашка уже давно в курсе. Но Женя думает, что никто из наших ни о чем не догадывается.

— Она что-нибудь принимает? Лекарства какие-нибудь? — оторопело пробормотала я.

— Принимает, конечно. Приступы у нее случаются редко, но метко. Из-за болезни она и детей заводить боится. Такие дела. Ну а у тебя-то что за «болезнь» вдруг приключилась? — Он снова наполнил рюмки, мы выпили. — С чего тоска-то взялась?

Я молчала, не зная как объяснить. Я себе-то не могла толком объяснить.

— Даже не знаю. Сама не пойму, — повторила я.

Миша выпростал из-под одеяла руки и притянул меня за плечи к себе. Обнял и по-отечески погладил по голове. Защипало глаза, я испугалась, что сейчас расплачусь, и зажмурилась.

— Я любви хочу… — вдруг вырвалось у меня, и я сама испугалась того, что проговорила.

— Понятно. «Все подружки парами, только я одна». — Он вздохнул тихонько, снова погладил меня по голове и легонько поцеловал в макушку. — Жалеешь, что рассталась?

— Нет, не жалею. Просто так хочется, чтобы рядом был кто-то, кто носился бы со мной так же, как Серега с Женей, а я бы тоже любила, — бубнила я ему в плечо, с трудом сдерживая всхлипы.

— А разве Леха с тобой не носился?

— Это не то… Не то. У меня с ним в последнее время было такое чувство, что он обо мне заботится, как о породистой собаке. Так заботятся о чистокровной суке, чтобы она родила качественных щенков, которых можно будет дорого продать. Я в какой-то момент поняла, что тоже воспринимаю его как шикарный аксессуар, понимаешь? Это как ехать на розовом кадиллаке, все вокруг от зависти дохнут, а я такая: «А у меня-то вон что есть! Бе-бе-бе!». Это какой-то детский сад. Это не любовь. Понимаешь? — Миша кивнул. Я услышала, как он с трудом проглотил ком в горле. — Я только теперь понимаю, что я ведь пряталась от него в работу, в разные дела. Придумывала всякие предлоги, чтобы уклониться лишний раз от встречи. Мне было неспокойно с ним. А еще я тогда была жуткой матершинницей, представляешь? И вслух, и в мыслях ругалась, как пьяный извозчик. Ужас! А я ведь не такая. Я нормальная. Я спокойно могу жить без мата. Но с ним, почему-то, меня все время тянуло быть грубой и говорить грубости.

Рюмки снова наполнились коньяком. Мы молча выпили.

— Миша…

— Да…

— Почему мне с тобой так легко?

Он вздохнул протяжно и ответил ровным голосом:

— Потому что нам друг от друга ничего не надо.

— Да⁈ — поразилась я. — Почему?

— Потому что мы не влюблены.

Я выпрямилась и уставилась в темноте на Мишу. Он был совершенно спокоен. Я не чувствовала ни иронии, ни кокетства. Он не врал.

— Как странно… Я ловила на себе мужские взгляды и внимание класса с седьмого и была уверена, что в меня все влюбляются. А ты сейчас говоришь, что не влюблен. Так бывает?

Он пожал плечами, закутался в одеяло и ответил:

— Бывает конечно. Ты очень красивая, яркая. У тебя шикарная фигурка, а твой темперамент, уж прости, подруга, у тебя на лбу неоновыми буквами горит. Да еще и умище из всех щелей плещет, даже если ты молчишь. Мужчина смотрит на тебя и понимает, что ты — лавина. В жизни и в постели. А когда женщина лавина, это всегда пугает. Это я тебе как мужчина говорю.

Я обалдела. Я впервые слышала о себе такое, да еще из мужских уст. Для меня это стало настоящим откровением.

— И что теперь? Что мне делать? — растерянно спросила я. — Я пробовала быть проще, избегать умных разговоров. Кончилось тем, что я просто возненавидела и себя и того, кто был рядом.

— Но Блинов-то в тебя влюбился, не побоялся, — заметил Вихляев.

— Он слишком самонадеян и не слишком умен, — парировала я. — Если бы я чувствовала, что он меня уважает, что ему искренне интересно, чем я живу, я, наверное, осталась бы с ним, — задумчиво рассуждала я, — ведь в постели с ним мне было чертовски хорошо… Но я не чувствовала уважения. Только голод по женскому телу. А это всего лишь физиология, ее для счастья не достаточно.

Миша пожал плечами и сказал раздумчиво:.

— Ну-у… Он просто нормальный молодой самец. Хотя, согласен, он тебе не ровня.

— Знаешь, он ведь вчера, прямо в редакцию, мне цветы подослал…

— Почему ты думаешь, что это он?

— Потому что это были розы. Розы, Миш! Ярко-розовые, три штуки. Притом, что всем женщинам на «Маяке» начальство подарило тюльпаны. А в городе, в цветочных, еще дня за три не осталось ничего, кроме сиротской мимозки и вяленьких мелких хризантемок. А тут розы! Кто еще мог так шикануть? Только Блиновский отпрыск с его барскими замашками.

— А ты что? — оживился Вихляев.

— Что-что… Подарила их на проходной Зое Ивановне, когда с завода выходила. А то все женщины с тюльпанами, а я одна, как дура, с тюльпанами и с розами? Нет уж.

Мишка тихо засмеялся, не разжимая губ.

— Миш… А ты почему один?

Он молчал, не спеша с ответом.

— Похоже, у нас ночь откровений, — заговорил он наконец. — Все просто — она замужем и счастлива в браке. После института осталась в Москве, потому что муж москвич. А я напросился сюда, хотя мне предлагали остаться, обещали место в крутом НИИ. Но я понял, что мне ничего не светит, а жить с ней в одном городе, зная, что она принадлежит другому, я не смог бы. Для меня это чересчур.

— Отбил бы.

— Когда у людей все хорошо, только идиот полезет со своими претензиями. А я видел, что там все хорошо, все просто замечательно. У них ребенок родился. Надо быть конченой скотиной, чтобы лезть в чужую счастливую жизнь.

— Согласна, — проговорила я со вздохом. — А мне-то что делать? Со своей внешностью, с фигурой и мозгами…

— Искать равного. Как сказал Карлсон, который живет на крыше: «Вы должны ждать и надеяться изо всех сил».

Он встал