Кармен. Комсомол-сюита - Зоя Орлова

на ноги, а фигуры его мучителей отступали в темноту. Следом начали подниматься фигуры других участников номера, подхвативших песню. Они медленно вставали, клали руку на плечо впереди стоящего, и прожектор постепенно выводил их из темноты. Выступали на свет суровые, полные решимости лица наших ребят, горящие глаза. Белые рубахи, порванные и раскрашенные красной краской, били кровавым акцентом, несмотря на бутафорскую работу.

Из кулис к ребятам шагнули девчата в красных косынках. Они брали за руки парней и вступали в песню звонкими от волнения, высокими голосами. И это только усиливало напряжение.

— За горе всех сестёр, невест и жён,

За каждый крик, за каждый детский стон,

За кровь поэтов, слёзы матерей

Не может быть прощенья и пощады. …

В свою очередь я тоже шагнула в свет софитов и вцепилась в руку Андрея, который играл Виктора Хара. Услышала собственный голос и чуть не поперхнулась — такой он был высокий, напряжённый и… яростный. Я нервно дернула Андрея за руку и мы шагнули чуть вперёд. Это не было запланировано в номере, но я так нервничала, что плохо соображала.

— … Мы снова готовы к своей последней битве!

Эль пуэбло унидо хамас сера венсидо!

Мы с Андреем уже орали, рвались со сцены в темный, обалдевший зал. Кто-то из ребят позади поднял вверх сжатый кулак. Я этого не видела, но заметила, как в зале начали подниматься в ответ такие же кулаки. Это добавило нам энтузиазма. А через пару минут уже весь зал скандировал вместе с нами «Эль пуэбло унидо…».

Я не помню, как мы ушли со сцены. Помню только оглушительный шум аплодисментов и крики «молодцы», «браво». Наше выступление было завершающим и, в принципе, мы могли бы задержаться, но строгая Любовь Васильевна не позволила нам понежиться в лучах славы. Она быстро вывела всех со сцены и снова затолкала в гримерку.

— Так, быстро, спина к спине, переодеваемся! — снова командовала она. — Сначала собрать все костюмы, сюда на стол. Стираем грим. Разгримировался сам — помоги товарищу. И в темпе, ребята, в темпе! Потом будете распадаться на атомы от собственной гениальности.

Нас трясло от возбуждения, как молекулы в броуновском пространстве, и нам было наплевать, что мы тремся друг о друга голыми ляжками, было плевать, у кого какие трусы, и прочая ерунда. Мы были сейчас единым творческим организмом, переполненным энергией, восторгом, музыкой и энтузиазмом. Это было классно!

В радостной кутерьме я и не увидела, как дверь грим-уборной чуть приоткрылась, и в щель заглянул Алексей. Вокруг меня стоял галдеж, толкались полуодетые девчонки и парни, кто-то передавал кому-то рубашки и штаны, девчонки застегивали друг другу лифчики. Нормальный театральный бедлам. Вот только Леха так не думал. Но я этого не знала, я и не заметила его.

Когда все переоделись и сдали костюмы и реквизит режиссеру, наша шумная компания вывалилась из гримерки в коридор. Ребята хотели пойти куда-нибудь, отметить наше выступление. Праздник же! Но я даже не успела ничего сказать, потому что Алексей уже тащил меня по коридору в сторону гардероба.

— Кирюша, давай бегом! А то опоздаем!

— Леш, ну дай хоть с ребятами попрощаться, — лепетала я, едва поспевая за ним.

— Потом… Все потом. Опаздываем! — буркнул он, натягивая на меня пальто.

Чуть не бегом мы выскочили из служебного подъезда ДК и быстро сели в синюю машинку. Леха рванул с места, как заправский гонщик «Формулы-1», я не ожидала от маленького синего «жучка» такой прыти. Через несколько минут виляния по темным зимним улицам и проулкам, машинка остановилась у старинного трехэтажного дома. Это была дореволюционная постройка, солидный дом какого-то купца, перестроенный внутри под квартиры.

Мы поднялись на второй этаж. Алексей открыл массивную высокую дверь, украшенную ромбами.

— Ну, заходи, Кирюша, — сказал он ласково.

Я шагнула в просторную прихожую. Он закрыл дверь на замок, повернулся ко мне и начал расстегивать мое пальто.

— Ну вот, успели. Теперь только ты и я, — приговаривал он, словно магический заговор начитывал, — и никого больше. Кирюша, малышка моя… Я так истосковался, иссох весь…

Я почему-то напряглась и выскользнула из его рук, уворачиваясь от объятий.

— Проходи, не бойся. — Он не стал меня удерживать. — Предки укатили на базу отдыха, вернутся только завтра к вечеру. Гуляем, Кирюша!

— Так это ваши хоромы? — Я с удивлением разглядывала высоченные потолки с лепниной, полуколонны на стенах, паркет под лаком. — Да у вас тут почти Эрмитаж!

В комнате, которую я бы назвала гостиной, красовалась импортная мебельная стенка, мягкие кресла, роскошный диван, телевизор и радиола на ножках. Сверху сияла хрустальными подвесками массивная люстра. На полу большой ковер с богатым узором в зеленых тонах. В общем, я впечатлилась. Хотя, богато обставленные квартиры я видела и до этого. Скорее всего, я просто не ожидала увидеть такую роскошь в пролетарской глубинке. И, конечно, в квартире Лешиных родителей был телефон.

Алексей с явным удовольствием наблюдал за мной. Наверное, он на такую реакцию и рассчитывал.

— Да, хороший дом, нам повезло. Уж не знаю как, но родителям удалось выбить квартиру не в новостройках, а в старой части города, в бывших купеческих домах. Тут стены чуть не метровой толщины, представляешь? Матушка, правда, расстраивалась, что не удалось сохранить камин.

— Как сказали бы в Одессе, ваша матушка знает за красоту, — ответила я.

— Ты, наверное, голодная? Идем, накормлю вкусненьким, — сказал Леха и, взяв меня за плечи, повел на кухню.

Кухня была просторная, одну стену занимал импортный кухонный гарнитур с большой финской мойкой на две раковины, газовая плита и пузатый белоснежный холодильник ЗИЛ. Под окном притаился холодный шкаф, его еще называли, почему-то, «уральским холодильником», а у другой стены стоял большой обеденный стол, пара стульев и табуретки с мягкими сидушками. Во всем чувствовалась основательность и большие бабки, вложенные в этот комфорт.

Я присела на стул. Алексей суетился у плиты, что-то разогревая на сковородке. Пахло умопомрачительно вкусно! Из распахнутого холодильника он метал на стол баночки с домашними соленьями, тарелки с нарезанной колбасой и сыром. У меня глаза разбежались от обилия всего вкусного, а в животе предательски заурчало. Я вспомнила, что толком-то и не ела сегодня, так волновалась, что кусок в горло не лез.

— Ой, а что там за баночка такая красивая? — спросила я.

— Это? Это помидоры в собственном соку, болгарские. Хочешь?

— Ой, обожаю! —