Кармен. Комсомол-сюита - Зоя Орлова

— Ну вот, теперь я знаю, как нам встречаться. Я буду тебя забирать после репетиций и отвозить на пристань. А дожидаться парома будем в машине.

— В машине? У тебя есть машина?

— Договорился с одним чуваком, он дал свою тачку на время. Ну, идем? — И он крутанул в пальцах ключ от автомобиля.

— Идем, — глупо улыбаясь, ответила я.

Машина оказалась горбатым «Запорожцем» синего цвета. Но на двоих нам вполне хватало места, чтобы сидеть, прижимаясь плечами, а потом, у въезда на пристань, обниматься в темном салоне. Прежде чем выпустить меня к парому, Алексей снова целовал меня, а потом слегка подталкивал наружу со словами: «До завтра, Кирюша моя!». Плохо соображая, одуревшая от поцелуев, я заходила на паром, шлепалась на скамью и крепко хваталась за поручни. А на следующий вечер все повторялось.

Когда до концерта осталось два дня, я попросила Алексея не приходить, потому что в это время мы доделывали последние штрихи в подготовке, проверяли и перепроверяли инструменты, подгоняли костюмы, пробовали грим и согласовывали кучу разных мелочей. И в этой суете мне важно было сохранять трезвый ум и концентрацию, а с Лехой это было почти невозможно. Он, конечно, опять ворчал, но согласился.

— Зато после концерта я тебя сразу забираю, поняла? — сказал он, серьезно глядя мне в глаза.

— Но мы с ребятами хотели отметить, чуть-чуть… — начала я, но мне не дали договорить.

— Ничего не знаю! Если надеешься спрятаться, учти, я тебя прямо из гримерки выдерну.

— Но мне же все равно нужно будет переодеться, — попыталась спорить я, — грим смыть…

— Я сказал «забираю», значит забираю. Все. Возражения не принимаются.

Глава 6

Красный день календаря

Ноябрь 1976 года

И вот настало седьмое ноября, «красный день календаря». Город уже укрыло снегом, меня удивляли пышные сугробы и морозец. Вообще, в этих краях зима наступала быстро, первый снежок пролетал уже в середине октября. И только паромная переправа на Иштарке продолжала действовать примерно до середины ноября. В это время за ночь вода могла полностью покрыться льдом, частично он крошился днем, паром ходил медленнее. А на улицах и во дворах уже повсюду лежал белый снежок. Дворники посыпали тротуары песком и колотили своими топориками наледи на асфальте.

С утра по улицам потекли людские ручейки с красными флагами, транспарантами, с разноцветными воздушными шарами и красными флажками. Несли портреты членов правительства и вождей мировой революции. Человеческие ручейки собирались на главной площади имени, конечно же, Ленина. Праздничные колонны сливались в общее мощное движение, которое шумной рекой обтекало по кругу памятник вождю и уходило на другую улицу. Там колонны демонстрантов снова распадались на ручейки, ручейки распадались на группки и компании, которые расходились по дворам и домам. Из уличных динамиков лились революционные песни и марши.

На стенах Дома культуры висели большие афиши вечернего праздничного концерта. Билеты на него только частично продавали через кассу. Основную часть билетов распространяли по городским предприятиям и учреждениям, как пригласительные.

Я очень волновалась, хотя за время моей учебы выступлений у меня было много, на разных мероприятиях и в разном качестве. Казалось бы, что нового тут может быть? И все же я нервничала и, время от времени, отогревала под струей горячей воды заледеневшие пальцы. Больше всего я боялась, что от волнения может сесть или даже пропасть голос. У меня однажды такое случилось, я как раз была соведущей студенческого вечера. Сейчас уже не вспомню, почему так произошло, помню только свое недоумение и панику, когда поняла, что открываю рот, а звука нет. Меня тогда быстренько увели в кулисы и чем-то напоили, чтобы голос прорезался. Сегодня мне бы совсем не хотелось, чтобы эта «катастрофия», как говорит наша домработница Зина, вдруг повторилась.

В грим-уборных готовились к выходу самодеятельные артисты. На дверях гримерок висели списки участников и время выхода на сцену. Руководители коллективов чуть не с секундомерами стояли, следили, чтобы артисты четко укладывались в график и не мешали друг другу.

Когда подошло наше время, оказалось, что нам выделена одна грим-уборная на всех — и на парней, и на девчонок. Сначала девчата оторопели, ребята смутились. Но режиссер Любовь Васильевна, которая готовила наш номер, быстро привела всех в чувство.

— Чего застыли? Людей без штанов не видели? — без всяких церемоний прикрикнула она. — А вы, барышни, чего рты разинули? Встали спина к спине, смотрим только на себя и быстро переодеваемся. Кто переоделся, быстро к зеркалу гримироваться. Загримировался сам — помоги товарищу. Живо, живо, красавцы и красавицы! Вам еще распеться надо быстренько.

Я тоже прислонилась к чьей-то спине и переоделась. Потом пробралась к краю большого, во всю стену, зеркала и быстро сделала свой вариант грима. Режиссер расставила нас, как требовалось по мизансцене, мы повторили все переходы и хором пробубнили чистоговорки, чтобы размять губы и прогреть связки.

— Ну, с богом, господа комсомольцы, — напутствовала нас Любовь Васильевна.

На цыпочках мы вошли на сцену и встали в кулисах. Режиссер присела на край обшарпанного стула и обмахивалась листами с текстом. Как только закончилось предыдущее выступление и сомкнулся занавес, мы тихо рассыпались по сцене и встали на свои места. Свет погас, в зале смолкли аплодисменты. С тихим шелестом снова распахнулись тяжелые бархатные портьеры.

В зале было темно, лица зрителей сливались в этой темноте в размытые ряды светлых пятен.

Сцена медленно проступала в приглушенном кроваво-красном свете. Над ней нервно метались белые лучи прожекторов, над залом поплыл шум множества голосов, как на стадионе. Только этот стадион не кричит в порыве общего восторга, а стонет от боли и ужаса. Взвыли тревожные сирены.

Черные силуэты с автоматами пинают человека, лежащего на сцене, а потом раздается циничный голос: «Что же ты молчишь? Пой! Если сможешь…». Грубый смех.

И тут охрипший, срывающийся голос с трудом произносит: «Эль пуэбло… унидо… хамас сера вэнсидо…». И грянули первые гитарные аккорды гимна чилийской социалистической коалиции «Народное единство». Андрей, солист «Славичей», запел, постепенно набирая силу:

— Д е пье кантар, ке вамос а триунфар…

В тот момент, когда заканчивался первый куплет на испанском, один за другим начали вступать голоса остальных ребят, уже на русском:

— Звучит наш гимн: народ непобедим!

Его ряды бесстрашны и тверды… .

Андрей, в роли чилийского певца Виктора Хара, постепенно поднимался