Похищенный. Катриона - Роберт Льюис Стивенсон

— А теперь я буду Катрионой Бальфур, — ответила она. — Кому тут знать, что это неправда? Они же все иностранцы!

— Если вы так считаете, то пожалуй, — проговорил я с сомнением. — Но признаюсь, меня это тревожит. Мне бы очень не хотелось дать вам дурной совет.

— Дэвид, у меня тут, кроме вас, никого нет, — сказала она.

— Беда в том, что я слишком молод, чтобы быть вам другом, — сказал я. — И слишком молод, чтобы давать вам советы. А вы слишком молоды, чтобы разбираться в них. Не вижу, как иначе мы можем поступить. Но я обязан предостеречь вас.

— У меня нет выбора, — ответила она. — Мой отец, Джеймс Мор, поступил со мной не слишком хорошо, и не в первый раз. Я брошена вам на руки, как мешок с ячменной мукой, и решать должны вы, как лучше вам. Если вы возьмете меня с собой, это будет отлично. А если нет… — Она повернулась и положила руку мне на локоть. — Дэвид, я боюсь!

— Нет, но я обязан предостеречь вас… — начал я, и тут мне пришло в голову, что из нас двоих деньги есть только у меня и, значит, мне следует быть особенно деликатным. — Катриона, — продолжал я, — не толкуйте моих слов неверно. Я ведь только стараюсь исполнить свой долг по отношению к вам! Я отправился в этот чужой город в одиночестве, чтобы вести уединенную жизнь студента. И вот теперь судьба решила на некоторое время оставить вас со мной, чтобы вы там были мне как сестра. Неужели вы не понимаете, милая моя, что я этому только рад?

— Так вот же я! — сказала она. — И значит, толковать больше не о чем.

Я знаю, что обязан был объяснить ей все более прямо, я знаю, что поступил бесчестно, и могу считать себя счастливым, что не поплатился за это дороже. Но я помнил, как больно ранило ее щепетильность то место в письме Барбары, где упоминался поцелуй, так мог ли я разрешить себе даже большую смелость теперь, когда стал ее единственной опорой? К тому же я не видел иного выхода из положения. Ну и, возможно, на меня повлияло тайное желание не расставаться с ней.

Едва мы вышли из Гааги, как Катриона начала сильно хромать и дальше продолжала путь с большим трудом. Дважды она, совсем обессилев, присаживалась отдохнуть у дороги с очень милыми извинениями: утверждала, что такой слабостью позорит и Горную Шотландию, и свой род, а для меня становится тяжкой обузой. Правда, у нее есть оправдание, что она не привыкла ходить обутой. Я посоветовал ей снять башмаки и дальше идти босиком. Но она тут же возразила, что здешние женщины — и даже те, кого мы видели на проселках, — все обуты.

— Я не хочу, чтобы моему брату было за меня стыдно, — добавила она и продолжала весело шутить, хотя ее лицо говорило, что ей совсем не до шуток.

В городе, куда лежал наш путь, есть сад, где дорожки усыпаны чистым песком, а деревья высокие и тенистые. Одни из них подстрижены, ветви других переплетены, и взгляд радуют красивые аллеи и беседки. Там я оставил Катриону, а сам отправился на поиски моего доверенного. Я взял у него сумму на первые расходы, попросил рекомендовать мне какую-нибудь приличную обособленную квартиру, добавив, что мои вещи еще не прибыли, а потому не будет ли он так любезен поручиться за меня. Затем я объяснил, что со мной приехала моя сестра, которая пока будет вести наше хозяйство. И значит, нам нужны две комнаты. Чего бы лучше! Беда была в том, что в своем рекомендательном письме мистер Бальфур счел нужным коснуться множества подробностей, но ни единым словом не обмолвился ни о какой сестре. Я заметил, что мой голландец исполнился подозрений. Поглядывая на меня поверх оправы больших очков, этот слабый, щуплый старикашка, сильно смахивавший на дряхлого кролика, подверг меня настоящему допросу.

И тут я перепугался. Что, если он поверит мне, думал я, и пригласит мою сестру в свой дом, а я ее приведу? Хорошенький клубок придется мне разматывать! И как бы все не кончилось тем, что я брошу тень и на нее и на меня! И я поспешил рассказать ему про особенный характер моей сестры. Она, утверждал я, столь застенчива и так робеет чужих людей, что я оставил ее дожидаться одну в городском саду. Раз начав нанизывать ложь на ложь, я уже не мог остановиться, как бывает со всеми в подобных обстоятельствах, и совсем уж без нужды пустился описывать, какой болезненной была в детстве мисс Бальфур и в каком поэтому жила уединении. В самый разгар этих объяснений я вдруг опомнился и покраснел.

Старик не столько мне поверил, сколько проникся желанием поскорее от меня избавиться. Однако, будучи в первую очередь деловым человеком и памятуя, что в моих деньгах, в отличие от моего поведения, ничего сомнительного нет, он достаточно учтиво отрядил своего сына, чтобы тот помог мне в поисках жилища и поручился за меня. Волей-неволей мне пришлось познакомить молодого человека с Катрионой. Бедняжка к тому времени успела немного отдохнуть и выглядела и вела себя прелестно — оперлась на мою руку и назвала меня братцем с куда большей непринужденностью, чем я ее — сестрицей. Впрочем, и тут не все пошло гладко: думая помочь мне, она держалась с молодым голландцем весьма любезно, и мне подумалось, что мисс Бальфур как-то слишком уж внезапно избавилась от своей застенчивости. И еще одно обстоятельство меня смутило — заметное различие в манере нашей речи. Я говорил на нижнешотландском наречии, взвешивая каждое слово, ее же интонация была горской, произношение напоминало английское, но только отличалось особой мелодичностью, а к соблюдению правил грамматики она относилась без малейшей строгости, так что, как брат и сестра, мы составляли довольно странную пару. Но молодой голландец оказался хмурым, неразговорчивым и настолько тупым, что даже не заметил ее красоты, чем заслужил мое глубокое презрение. Едва он нашел для нас кров, как тут же ушел, оказав нам тем самым вторую и более приятную услугу.

Глава 24

Полная история экземпляра Гейнекция

Квартира наша помещалась в верхнем этаже дома, задняя стена которого выходила