Зия Самади - Избранное. Том 2

— Ого!.. — воскликнул Рахимджан.

— «Ханлайлун» делится на пять самостоятельных частей, — продолжал Жами, — и каждая поется по-особому. Кто справится со всеми пятью и не собьется, наверняка с блеском исполнит любую другую песню. Значит, это настоящий певец. Так как насчет «Ханлайлуна»?

Махаматджан растерялся. Сородичи называли его «горным соловьем», он сам знал, что в своей округе он поет лучше всех, но Жами-тамбур был мастером, известным всему уйгурскому народу. Петь перед ним, да еще начинать с «Ханлайлуна»? Парень с мольбой взглянул на Гани: «Помоги…»

— Споет, — отрубил Гани, не оглядываясь на друга. — Нет песни, которой он не знал бы!.. Даже казахские песни у него получаются лучше, чем у иных казахов. Вы бы знали, сколько воздуха набирается в грудь этой тыквы!..

Грянул смех. Даже нахмуренный бек не выдержав, рассмеялся (от этого его мышиные усики вздернулись вверх).

— А в тыкве сколько семечек, столько и песен! Ва-а-а!

— Ну, тогда, может быть, попробуем разрезать живот этому парню, да посмотрим, сколько там у него песен! Ва-а-а!

— А потом посеем, вырастет много песен, будем их продавать. Ва-а-а!

Желая угодить беку, гости гоготали над своими шутками, хотя, наверно, и сами понимали, что смешного и остроумного в них было мало.

Махаматджан долго сидел молча, но, наконец, не выдержал:

— Коли свою землю под посев отдадите, согласен: режьте, сейте. Пусть мои песни взойдут на этой земле! Да только знаю — вы скорей съедите эту землю!..

Жами-тамбур, хорошо знавший цену острому слову, одобрительно посмотрел на Махаматджана. Другие же гости засмеялись несколько принужденно.

Бек снова насупился. Жами, посмотрев на него, сказал:

— Нельзя сердиться на шутку, бек. Знаешь — ради красного словца не щадят и родного отца.

— Даже родного отца! — подхватил Гани. — А что уж говорить о каком-нибудь мулле или ишане, бае или беке?

Бек снова сделал вид, будто ничего не слышит. Жами-тамбур, одобрительно хмыкнув, взял в руки дутар и начал наигрывать, а потом сделал Махаматджану знак начинать.

И полилась песня:

К многим лекарям я без толку ходилС просьбой о лекарстве от моей печали.«Если бы ты сильным в этом мире был,Так и не скорбел бы», — дружно отвечали.

Начав первую часть, Махаматджан еще смущался, голос его слегка дрожал. Но Жами сделал ему знак: «Не бойся», Махаматджан воодушевился и вторую часть спел уже уверенно. Теперь его голос обрел свою силу и, вторя дутару лад в лад, тон в тон, звенел свободно и ярко:

Впрочем, даже тот, кто прожил тыщу лет,Царствуя, казня и собирая дани,Ослабев под старость, уж не сможет, нет,Убежать от бед, от тягостных страданий.

Правда, мастеру были заметны две ошибки певца, когда он чуть выбился из тональности, но Жами-тамбур отлично понимал и сложность исполнения и волнение исполнителя.

Много у аллаха под луной рабов,И у всех печальна их судьба людская,Но никто на ведал про такую боль,От которой мучусь, заживо сгорая.

Когда талантливый певец всем сердцем отдается песне, она звучит совершенно. Прославленный Рози-тамбур как-то заметил: «Ханлайлун» — дивная песня. И самое прекрасное в ней — третья часть. Может быть, Махаматджан знал об этих словах, а может, и вправду именно к третьей части песни каждый исполнитель полностью находит себя в мелодии, но именно этот кусок прозвучал у певца без малейших погрешностей.

Слушатели сидели без движения, целиком попав под власть песни. Жами склонил голову над дутаром и звенел струнами. Будто соловьи со всего сада слетелись к этой беседке и вторили певцу.

О аллах, за что вся эта мука мне?Почему такая послана мне участь?Коль нельзя иначе — сам хоть жги в огне,А земным врагам не позволяй так мучить…

И снова не подвел мастера Махаматджан, хотя эта часть и не вышла у него настолько законченной, как предыдущая. Но все равно Жами уверенно перешел к пятому, последнему разделу:

Почему, аллах, для всех я только плох?Никогда не слышал доброго я слова…Только боль и муки, только сон и вздох,Я не знаю в мире ничего иного…

Птице сесть всегда труднее, чем взлететь. Так и песню закончить как надо, гораздо сложнее, чем начать ее. Самым главным в песне всегда была и останется ее концовка. И здесь у Махаматджана сказался недостаток подготовки. Видимо, он опять разволновался, голос у него задрожал, и он несколько сбился с такта.

До этого Жами-тамбур сидел с закрытыми глазами, словно сливаясь мысленно с голосом певца. Тут он открыл глаза, слегка покачал головой, глядя на Махаматджана, а потом повторил мелодию финала. Песня закончилась… Но все сидели молча, словно ожидая продолжения, все еще находясь под впечатлением от великолепного дуэта известного музыканта и молодого певца.

— На, вытри пот, друг, — торжествующе сказал Гани, протягивая Махаматджану полотенце, — молодец, не подкачал! Если не считать двух-трех мест, то исполнил ты песню просто безукоризненно.

— Спасибо, Махаматджан-ака, — твоя песня подняла меня в небеса, я парил словно птица, — с искренней сердечностью поблагодарил Рахимджан.

— Ты волновался… Это естественно, — с любовью посмотрел на певца Жами-тамбур. — В некоторых местах ты не успевал за мной, но все равно, спел блестяще. Особенно третью и четвертую части!

— Ну, если нашему Жами понравилось, то это настоящий успех, — обрадовался Рахимджан.

— Голос у тебя сильный и приятный. Такой голос мы, музыканты, называем «крупный град». Если ты, Махаматджан, будешь брать уроки у знающих наставников, из тебя получится отличный певец, помни это, — закончил Жами-тамбур.

— Спасибо, учитель, — поднявшись с места, обратился к мастеру признательный и взволнованный Махаматджан.

Часто бывает, так, что человек сам не дорожит тем богатством, которым владеет, и лишь услышав похвалу от других, начинает осознавать его ценность. А поняв ее, не находит себе места от радости. Вот это и происходило сейчас с Махаматджаном. Никогда не ждал он, что ему доведется услышать такие слова от самого Жами-тамбура…

В это время в беседку вошел с двумя слугами, несшими два тулума со свежим кумысом, Ходжак. Он был на пиршестве с самого его начала, но вскоре ушел.

— Гости моего бека — мои гости, — выкрикнул он, приложив руку к груди. — Хоть было уже поздно, но я все же отправился домой и приказал доставить свежего кумыса и двух жирных коз. Вы уж, пожалуйста, бегим, не отказывайтесь, примите этот скромный дар.