Зия Самади - Избранное. Том 2

А голос звенел, набирая силу, певец, весь отдавшийся волне вдохновения, вел мелодию раскованно и свободно — песня слышалась все ближе и ближе:

Всем известен мой веселый смех,Мои шутки на устах у всех.Это так, но ты не думай, друг,Что не знало сердце слез и мук…

— Точно! Это его голос!.. — Рахимджан вскочил и выбежал на улицу. Гости переглянулись с возмущением. Лишь Жами-тамбуру был понятен порыв молодого человека.

— Абдугопур! Что, твой брат рос, не зная уздечки? — строго спросил самый важный бек, закуривая трубку, набитую табаком, перемешанным с опиумом.

— И не говорите, бегим… Как бы этот парень не привел сюда каких-нибудь бродяг с большой дороги, — поддакнул Заир, который всегда и во всем поддерживал своего бека и ходил за ним как собака.

— Рахимджан такой, с кем только не связывается, — добавил еще один холуй бека, иначе этого байского сынка и язык не поворачивался называть, — а еще учился в школе Дарнак, чему только там его учили?

— Все напасти наши от этого Дарнака! — со злостью пыхнул трубкой важный бек. — Эти проклятые короткополые многих детей мусульман сбили с истинного пути!

Все баи, беки, муллы и их приспешники не могли спокойно сидеть на месте при упоминании школы Дарнак. В первой половине двадцатых годов молодые уйгурские интеллигенты, побывавшие в западных странах и учившиеся, кто в России, кто в Германии, кто в Турции, возвратившись на родину, открыли светскую школу Дарнак. В ней преподавание велось на современном уровне науки, школьников знакомили с живописью и музыкой, всячески поощрялись занятия спортом.

Китайские власти встретили открытие школы с неприязнью. Быстро заручившись поддержкой местных богатеев и духовенства, применяя свой испытанный метод — «жарить мясо в собственном соку», — власти их руками уничтожили зачатки светского народного образования уйгуров. В тюрьму были брошены создатели Дарнака — Абдурахман-афанди, Хусаинбек Юнусов, Жиржис-ходжа и другие. А Хелил-афанди, Нури Разиев, спасаясь от репрессий, бежали в Советскую Россию. Передовая, высоко поднявшая факел просвещения уйгурского народа школа Дарнак просуществовала недолго. Но зерна, брошенные на благодатную почву, проросли. И те молодые люди, кто успел получить образование в этой школе, теперь сами стали проводниками культуры и образования. Они играли важную роль в пробуждении национального самосознания, поэтому реакционные власти зорко следили за ними и нередко подвергали гонениям.

Рахимджан Сабири учился в Дарнаке. Юноша с открытым сердцем, чистыми и светлыми помыслами, он мало походил на своих здешних сверстников из богатых семей.

…Рахимджан вернулся в беседку, ведя с собой Гани и Махаматджана. Полупьяные гости хмуро косились на них. Гани спокойно поздоровался с Жами-тамбуром, не дожидаясь приглашения, сел к столу и намеренно громко сказал другу:

— Ты чего стоишь? Если твоего тестя здесь случайно не оказалось, так ты, что же — сесть себе не можешь позволить? — При виде пиршества чваных и наглых богатеев перед мысленным взором Гани сразу же возникла фигура Зайнап в покоях сына шанъё и вся сцена ее освобождения.

Издевательский смысл слов Гани дошел до гостей, принявших после его прихода неподвижные позы буддийских изваяний. Они зашевелились, задвигались, поглядывая друг на друга, а главным образом на важного бека.

— А вы еще не хотели идти!.. — простодушно воскликнул Рахимджан, угощая своих знакомых.

— Налейте гостям кумыса, — робко предложил Абдугопур, сидевший-на хозяйском месте.

— Угощайтесь, братья, догоняйте нас, — приветливо потчевал Жами-тамбур.

Почти сутки не слезавшие с коней, переделавшие за это время много важных дел джигиты были и усталы, и голодны, и страшно хотели пить. Они успели после спасения Зайнап снова побывать в доме мельника и обрадовать Момуна и Айшу. Оба сначала выпили по нескольку пиал холодного кумыса, а потом обратились и к закускам. Беку не понравилось, что они так свободно и непринужденно ведут себя за столом, и он произнес, посасывая трубку:

— Рахимджан! Ты тут недавно расхваливал своего друга как чудо-певца. Может быть, мы послушаем его, ведь не только жрать мы сюда пришли?

— Я их чуть не насильно привел, — сказал Рахимджан, смущенно улыбаясь.

— Не волнуйся, Рахимджан, — в ответ ему улыбнулся и Гани, чувствуя, что тому неловко, — наш Махаматджан отработает песнями то, что мы тут съели!

В прошлом году Гани-был в гостях у своих казахских друзей-тамыров на джайляу. Там во время кокпара Гани еще раз показал свою удаль, никому не позволив отобрать у него козла. После этого его с друзьями в гости позвал Рахимджан. В тот вечер устроили айтыс. И здесь блеснул своим искусством Махаматджан. Он вступил в спор за первенство с прославленными певцами-казахами и так прекрасно исполнил свои песни, что все признали его победителем. Вот с этого дня и сблизились Рахимджан с Гани и Махаматджаном. Если бы сегодня на месте Рахимджана оказался кто-нибудь другой, джигиты ни за что не вошли бы сюда.

— Говорят: «Ворона каркает для своего удовольствия». Так и я — пою лишь для себя. Вряд ли смогу я усладить слух таких важных господ, как вы, не такой уж я искусник…

Гости опять зашевелились, не в силах понять, искренне ли говорит Махаматджан или просто издевается над ними.

— Не надо так, сынок, — прервал его Жами-тамбур, — мы издали слышали твой голос: очень сильный и красивый голос. Если ты найдешь себе хорошего наставника, то, поверь мне, ты станешь отличным музыкантом, уж я-то знаю в этом толк…

— Ох, что-то очень много слов, а где же песня? — постучал трубкой по столу бек. — Возьми дутар в руки да играй, а мы посмотрим, на что ты годишься.

— Боюсь, не угонится он за дутаром, — хихикнул один из подхалимов бека, — лопнет еще от натуги…

— Ты, дядя, лучше за своим животом последи, — отрезал Гани. — Он у тебя так урчит, будто ты им аккомпанировать собираешься!..

Обиженный подхалим с надеждой обернулся в сторону бека, надеясь на защиту, но тот не сказал ни слова, молча сидел, покусывая мышиные усы. Бек много знал о Гани, много слышал о нем. Знал, что острые слова молодого батура расходятся по всему краю. Промолчал, чтоб самому не стать предметом злой шутки Гани — у этого нищего бродяги ведь ни к кому почтения нет. Сдержался, хотя от ярости у него на миг потемнело в глазах.

— Ну, что, брат, — сказал Жами, нарушив неловкое молчание, воцарившееся за столом после ответа Гани, — начнем? Как ты смотришь на «Ханлайлун»?..

— Ого!.. — воскликнул Рахимджан.