Надежда. Как спасение уличных собак изменило жизнь человека - Ниал Харбисон

удовольствие от распития пива и сидра. Вместе с ними жизнь становилась лучше. К тому же они раскрепощали меня, застенчивого и страдающего социофобией, и я становился более разговорчивым, более уверенным.

В ближайшей деревеньке был автомат по продаже пива в банках, и за двадцать бельгийских франков можно было купить алкоголь так же легко, как банку кока-колы. Вскоре мы выяснили, что можем просунуть руку и достать пиво из автомата, и больше уже не тратили на это наличные деньги.

Будние дни я проводил дома с отцом. Без мамы было уже не то – казалось, радость, комфорт и чувство защищенности покинули нас вместе с ней. Мне всегда казалось, что папа мечтал о ее возвращении и восстановлении их отношений. Это были смутные и болезненные времена для всех нас. Папа заботился обо мне, готовил еду и уделял мне достаточно внимания, что, должно быть, давалось ему нелегко, ведь вместе с этим он работал в министерстве финансов.

С мамой я виделся по выходным. Она съехалась с Андреасом – мужчиной, к которому ушла от отца, – и их квартира находилась достаточно близко от нас, чтобы я мог приезжать на велосипеде. Мне не всегда нравилось бывать у них в гостях. Мама познакомилась с ним на работе, и их роман длился уже несколько месяцев к моменту, когда она окончательно ушла от папы. Я как мог старался поладить с Андреасом, но подростковый возраст давал о себе знать. Примерно в то время во мне проснулся интерес к азартным играм.

Все началось с простой игры в кости, организованной школой в рамках благотворительного сбора средств. В тот день я сразу же пристрастился к игре и стал выпрашивать у папы все больше франков. Снова, снова и снова. Я прекрасно видел, что в казино люди чаще всего проигрывают, но подростки кругом все равно выбрасывали деньги на ветер. В конце концов я открыл свое собственное небольшое казино в школе, пользуясь теми же правилами. На этот раз наживался я, а не школа или благотворительная организация. Пока учителя не спохватились и не закрыли мой небольшой бизнес, каждый обеденный перерыв около десяти ребятишек собирались вокруг меня, чтобы сыграть. Я зарабатывал смехотворную сумму на карманных расходах других детей и развивал в себе дух предпринимательства.

С тех пор я стал лелеять новые грандиозные планы, будучи всегда готовым попасть из-за них в неприятности. Мне было все равно. В какой-то период я хотел стать журналистом и купил диктофон, намереваясь записывать интервью. Вместо этого я записал на него звук школьного звонка и включил его во время занятия на пятнадцать минут раньше настоящего, чтобы ученики могли уйти пораньше. Шалость удалась.

Другой моей затеей было тайком писать в чужих школьных дневниках надписи, вроде «Мистер О’Нил – придурок». Я был завсегдатаем директорского кабинета. Увлекшись своими проделками, я не смог сдать экзамены, и меня оставили на второй год. Это было обычным делом, но меня оставили раз, оставили другой, третий. К пятнадцати годам, будучи уже подростком, я оказался в одном классе с маленькими двенадцатилетними мальчишками. Я чувствовал себя героем комедии. Думаю, я смог бы взяться за ум, если бы захотел. Но к тому моменту я совсем одичал и стал неуправляемым. Все пришли к единому мнению, что мне лучше уйти из школы.

Мои родители нашли для меня более строгую школу-интернат, но и там мое поведение не выправилось. Я всегда выходил за рамки дозволенного. Устроил переполох, отключив будильник как в нашем общежитии, так и у учителя, который должен был нас будить. Мы выспались, и это был отличный день! Другие дети чествовали меня как героя. В той школе-интернате было полно таких же неудачников, как я. Все курили и пили пиво в поезде, в пятницу возвращаясь к своим семьям. Попасть в беду было наименьшей из моих забот.

Больше всего меня беспокоила мама. Она послушно приходила на все мои футбольные матчи, и мы хорошо проводили время вместе по вечерам, иногда даже пили вместе пиво. Она устроилась на новую работу и усердно трудилась, чтобы поуютнее обустроить для меня свой дом. Но ее отношения с Андреасом дали трещину.

После того как они стали жить вместе, он стал проявлять физическое насилие. Синяки на маминой коже появлялись все чаще, а оправдания, вроде «Врезалась в дверь» или «Споткнулась на лестнице», становились все менее правдоподобными.

Я боялся Андреаса, боялся за маму и страдал от собственной беспомощности. Я сидел в своей комнате и делал вид, что не слышу ее плача, звуков ударов и криков. В основном ссоры, кажется, были связаны с ревностью Андреаса: если мама осмеливалась куда-то пойти без него или вести какую-то жизнь, никак его не касающуюся, он воспринимал это как угрозу. Не то чтобы он был большим любителем выпить, но иногда он напивался, а потом набрасывался на нее с кулаками. Я ненавидел себя за то, что не могу ее защитить. Вместо этого я прятался или уходил гулять с приятелями и пил одну банку пива за другой в попытке заглушить свои страдания.

Как и большинство абьюзеров, Андреас извинялся, ласково разговаривал с мамой и уговаривал ее остаться, обещая, что такого больше не повторится. И какое-то время оно не повторялось. Мы жили обычной жизнью, но я все равно был как на иголках. И, разумеется, насилие снова возвращалось.

Однажды из своей комнаты я услышал жаркий спор и прокрался по коридору к гостиной, но внутрь не зашел. Нужно ли стучать, прежде чем зайти? Или пошуметь, предупреждая о своем приходе? Может, мне нужно просто ворваться внутрь? Я поколебался, не зная, что делать, потом просто зашел.

Мама сидела на диване, а Андреас навис сверху, размахивая перед ее лицом чем-то, смахивающим на лампу. Они оба остановились и посмотрели на меня. Я уставился на них широко раскрытыми от ужаса глазами. Уже в своей комнате мне пришла в голову мысль, что я вовремя зашел и этим спас маму. Помнится, я думал еще о том, что хуже жизнь уже не станет, вне зависимости от того, что ждет меня впереди.

На следующий день Андреас позвал меня на долгую прогулку под каким-то дурацким предлогом. Он поведал мне слезливую историю о том, как его били родители. Я особо не вслушивался. Мне казалось, остается лишь смириться с происходящим, как бы я ни относился к Андреасу. Он был мерзавцем, но в то же время большим взрослым мужчиной, а я по-прежнему оставался тощим пацаном. Бесспорно, он бы надрал мне задницу.