Быть жертвой больше не выгодно. Дополненное издание - Вероника Хлебова

с тобой?» В ответ я слышу сдавленное рыдание.

Я знаю, что не могу гарантировать ей своей жизни ни на сколько, ибо это не в моей власти… Но я могу быть с ней сейчас и разделить ее горе. Я обнимаю ее, глажу по волосам.

Я говорю о том, что тоже боюсь умирать и боюсь терять близких. И я сделаю все, что в моих силах, чтобы не умирать по своей воле. Потому что ни за что на свете я не хочу покидать такую замечательную, такую любимую девочку. А если даже так случится, что я все же умру, то моя любовь к ней останется с ней навсегда. Я улечу на небо и буду сидеть на звездочке и махать ей оттуда рукой. И всегда, всегда буду любить ее – буду ли я жива или нет.

Я чувствую невероятную близость с ней в этот момент. Мы вместе, мы говорим о главном – о том, что тревожит, о том, что так трудно пережить в одиночку. Мы доверяем свои самые глубокие чувства и знаем, что они будут восприняты всерьез… Такая близость – это ценность. Это то, ради чего стоит жить. Дочурка убегает, потом вновь возвращается, вновь плачет… И я плачу вместе с ней.

В какой-то момент она подходит и, обнимая меня, спрашивает: «Мама, а можно, когда я в следующий раз подумаю о том, что ты умрешь, я вспомню о своем дне рождения?» – «Конечно», – отвечаю я. Горе, отчаянье, ужас разделены и прожиты. И вот уже ребенок готов доверчиво и смело идти дальше в такую важную для него детскую жизнь.

Мои дети – подростки

У меня трое, и все – в подростковом и предподростковом возрасте.

Я наблюдаю за тем, как развиваются сейчас наши отношения. Все проблемы, которые возникают между нами, – это мои трудности по принятию моих детей другими.

У них нет трудностей в принятии меня как матери.

Я довольно-таки долго примирялась с тем, что я неидеальная мать. Неидеальность моя вот в чем:

• у меня есть дело моей жизни, и много моих ресурсов уходит туда (и приходит, кстати, тоже оттуда);

• у меня есть мои личные нужды, которые имеют для меня большое значение;

• я знаю, что не могу отдавать, пока я не в ресурсе, и, в первую очередь, я забочусь о себе.

Я принимала в себе то, что в просторечии именуется эгоизмом. Хотя, по сути, это признание первоочередными права своего «Я».

Когда стала появляться Я, стали появляться и Они как отдельные люди. Со своими отдельными нуждами и предпочтениями.

Самая большая трудность их подростковости для меня заключалась в том, что они стали намного меньше нуждаться во мне. У моих детей появились свои миры, которые они охраняют и куда закрыт доступ даже мне. Меньше обращаются ко мне. Больше находятся в себе.

Честно? Это горько… очень. Терять то, что было совсем недавно и было так дорого. Терять их детскую нужду, детскую зависимость… и свою власть над этой нуждой.

Но не зря говорят: отпусти старое, и будет новое. Так и оказалось.

Это чрезвычайно увлекательно – общаться отдельными мирами. И уважать отдельные миры. А поскольку я уже давно не трачу время на гиперопеку («Что надел?» – «Что поел?» – «Куда пошел?» – «Уроки сделал?!»), остаются только чистые минуты настоящего общения.

Оно, кстати, не занимает много времени.

Как пережить одиночество?

Моя дочка Майя не любит дачу. Также она не любит заграницу, экскурсии и тусовки, где нет ее друзей. Потому что она любит дом, свое пространство, где ей хорошо. Я это знаю, и она это знает тоже.

И, когда ее по той или иной причине приходится вывозить из безопасного пространства, она впадает в тоскливое состояние. А если она при этом остается без семьи – то еще и в состояние одиночества.

И я при этом тоже переживаю самые разные несимпатичные чувства. Что поделать – мы близкие люди.

Вот и сейчас это происходит: Майя – на даче, я – в Москве, отец с братьями на длительной рыбалке. Я звоню ей.

– Алло…

Я слышу знакомую мне тоску. И безысходность. Меня охватывают мои несимпатичные чувства. Я на автопилоте предлагаю найти что-то для себя интересное. Даже перечисляю варианты. И встречаю в ответ молчание.

Положив трубку, ощущаю, что дистанция между нами увеличилась. Я пыталась спасать, и это не сработало. Не могло сработать.

Через некоторое время я осознаю, что мне снова трудно пережить бессилие. Бессилие – что я не смогу повлиять на ее чувства, изменить их. Я могу их только принять.

Я перезваниваю.

– Знаешь… Я не могла выдержать того, что ты страдаешь. Мне трудно смириться с тем, что тебе плохо, а я не могу повлиять на твои чувства. Мне очень жаль.

– Спасибо.

– Когда мне становится тяжко, я плачу. Нахожу укромное местечко, или иду к психологу, или жалуюсь тому, кому доверяю.

– Да, со мной ты тоже как-то делилась.

– И ты можешь поплакать. Даже повыть, как волки воют на луну. Волки хорошо придумали, как можно прожить свою грусть.

– А ты своим клиентам это тоже советуешь – выть на луну?

– Иногда – да.

– И они это делают?

– Делают. И воют, и плачут, и подушки бьют, если это помогает.

– А что потом?

– А потом, когда чувства вышли наружу, становится полегче. И, если не давать себе горевать, жизнь останавливается. Смотри: ты считаешь минуты и часы – сколько одиночества тебе осталось. Похоже?

– Да.

– То есть ты замерла и ждешь, когда можно снова продолжить жить.

– Я так не думала об этом. Но очень похоже.

– А разве это правильно – перестать жить, пусть даже на неделю?

– Я попробую… Повыть. Я не хочу замереть – пусть даже на неделю.

Я завершаю разговор. Теперь у меня совершенно другие чувства. Я ощущаю нашу взаимосвязь. Я чувствую, что смогла поддержать – ту, которая мне так дорога.

У каждого из нас есть память одиночества – когда мы переживали горе, грусть или тоску, но разделить их было не с кем. Думаю, именно поэтому это состояние выглядит столь безысходным, и возникает идея: во что бы то ни стало не попадать в такие переживания.

И все же, как мы видим, это совсем не адаптивно, ибо жизнь состоит не только из радужных переживаний. Помочь себе в трудный момент – вот по-настоящему адаптивная стратегия.

А шаги