Огни в море - Микель Рейна

– Да, я тоже об этом думал…

– Сегодня днем, – продолжала Мэри-Роуз, – я ждала, что при виде нашего дома и всех наших вещей я почувствую ностальгию. Думала, что после долгих месяцев, когда мы спали на полу и ели из котелка, я буду скучать по удобствам. Но вместо этого я ощутила полнейшее безразличие. К чему столько столового серебра, если можно обойтись одной ложкой? Мы могли набить доверху эту сумку, – промолвила она, глядя на принесенный из дома пустой мешок, – книгами, одеждой, пледами, блестящими вилками или корабликами в бутылках, но она пуста…

– Тебе не кажется, что уже поздно жалеть?

– Мне не жаль, что мешок пуст, Гарольд. Я только радуюсь! Там, в доме, мне показалось, что жизнь его обитателей печальна и убога, они лишь переходят из одного места в другое с единственной целью – дожить до следующего дня. А сейчас я поняла, что мы сами и вели такую печальную и убогую жизнь. Хоть бы на острове нашлись такие люди, как Амак и Ага! Мне будет так их недоставать!

Гарольд медленно кивнул.

– Я тоже буду скучать по ним, Рози, – произнес он. – До сих пор не могу свыкнуться с мыслью, что этот ворчун со злобным взглядом стал для нас таким близким другом!

– Никогда не забуду, как ты вошел в палатку под конвоем Амака и тех двух парней, – припомнила МэриРоуз. – Ты бы видел свою перепуганную физиономию!

Гарольд нахмурился.

– Если бы на тебя так орали, ты бы тоже испугалась!

Мэри-Роуз весело расхохоталась, сама себя не узнавая.

– Нам повезло, что Ага встала на нашу сторону и настояла, чтобы нам позволили рассказать свою историю.

– Да, конечно… До сих пор помню, с какой опаской на нас все смотрели! Кажется, единственным человеком, кто не считал, будто мы спятили, была Кирима.

В то же мгновение палатка содрогнулась под порывом ветра и через щель в шкурах ворвался холодный воздух; пламя свечи затрепетало. Гарольд подобрался к входу и поплотнее закрыл полог, а Мэри-Роуз стала доставать из мешка одеяло, чтобы укутать ноги. Из одеяла ей на руки выпала фотография. Мэри-Роуз бережно взяла снимок и повернула к себе; за долгое время цвета успели поблекнуть. Муж с женой зачарованно смотрели на фотографию, которую так часто разглядывали все эти годы, но сейчас в неверном пламени свечи им казалось, будто они видят ее впервые.

– Думаю, что никогда не было такого жаркого лета, как в тот год… – прошептала Мэри-Роуз, проводя пальцем по краю снимка.

Гарольд со вздохом кивнул. В палатке сразу потеплело при одном воспоминании о том, как пели цикады в старых досках верфи, как стекал по лбу пот и только легкий бриз, порой налетавший с моря, давал долгожданную передышку от удушающей жары.

– Кажется, в тот день мы покрывали лаком палубу, – припомнил Гарольд.

– Я думала, мы никогда не достроим этот корабль! Столько было работы, ни конца ни края…

Гарольд присмотрелся к фотографии, где был виден фрагмент палубы. Влажное от свежего лака дерево блестело как стекло в лучах вечернего солнца.

– У меня и сейчас стоит перед глазами, как кисточка скользит по доскам, я даже запах лака чувствую, – проговорил Гарольд про себя. Он сделал паузу, и его лицо медленно озарилось улыбкой. – Как мы смеялись, когда ты уселась на только что покрашенные доски!

Мэри-Роуз почувствовала, что это воспоминание, похороненное под толщей песка где-то в глубине ее души, всплывает на поверхность.

– А я совершенно про это забыла! – воскликнула она с грустной улыбкой.

– Неужели? – Гарольд округлил глаза. – Мы же несколько дней веселились над твоим перемазанным платьем!

И оба расхохотались так, как им уже давно не доводилось смеяться. Мэри-Роуз вспомнила, как в старых стенах дока звенел смех Гарольда и Дилана, вспомнила и свой вопль, когда поняла, что над ней вовсе не шутят… Она даже признала, что потом и сама смеялась.

– Я тогда сняла платье и попыталась оттереть пятно морской водой, но стало еще хуже, – уточнила она, не переставая улыбаться.

– И под конец мы все оказались в воде! – добавил Гарольд, с легкой печалью глядя на мокрые волосы всех троих.

Мэри-Роуз вспомнила, как тогдашнее купание помогло им пережить жару и как Дилан неуклюже пытался поймать мальков, щекотавших его босые пятки. Она перевела взгляд на фото, на большие голубые глаза Дилана, полные жизни и надежд, и вновь подумала о Кириме.

– Кирима была бы в восторге от этой истории… – молвила Мэри-Роуз.

Ей представилось лицо девочки, светившееся любопытством и интересом к их рассказу, и в голове зазвучали тысячи вопросов, которыми она забросала бы их при виде старого снимка.

– Если бы не Кирима, мы бы сейчас тут не сидели, – добавил Гарольд.

Мэри-Роуз медленно кивнула, думая об улыбке малышки, но на сей раз вместо горя и печали она почувствовала прилив благодарности. Благодарности за то, что им повезло познакомиться с Киримой, что им было даровано счастье провести это время вместе.

– Она дала нам вторую жизнь, – шепнула МэриРоуз.

Гарольд почувствовал угрозу в этой фразе, словно она обладала властью разрушить его, как солнце ломает лед, но его жена, всецело поглощенная фотографией, не заметила этого.

– Вчера ночью я говорила с Агой про Дилана, – сказала Мэри-Роуз. – Она ничего не знала, но догадывалась о чем-то подобном. Вначале я даже не могла подобрать слов. Я была не в состоянии рассказать Аге о своей беде, ведь она только что потеряла своего ребенка. Но у нее был такой взгляд, так не похожий на мой… Спокойный и серьезный… Она не винила ни людей, ни судьбу. Это был мужественный взгляд человека, принявшего свою боль и пустоту после гибели дочери.

Мэри-Роуз сделала паузу; Гарольд внимательно смотрел на нее, наблюдая за танцующими язычками пламени, отражающимися в ее больших зеленых глазах.

– Я была глупа и несправедлива к тебе, Гарольд… – произнесла наконец Мэри-Роуз. – После разговора с Агой я поняла, что весь накопившийся за эти годы гнев лишь еще больше заставил меня уединиться в своей боли и отгородиться от твоей помощи и сочувствия. Я невольно возвела стену между нами, – она подняла лицо и посмотрела мужу в глаза. – Я прошу у тебя прощения. У меня не было права обвинять тебя в смерти нашего сына, как будто ты тоже не лишился ребенка. Мы оба его потеряли.

Гарольд шумно выдохнул, словно все это время слушал затаив дыхание, и задумчиво взял в руки снимок.

– Не ты меня обвиняла, Рози, и не жители городка… Я сам себя винил.

Гарольд