Догоняй! - Анатолий Уманский

Кто же выпустит ее? Томас Фереби, бом-бар-дир!

Фереби уже взялся за пусковую установку, стараясь не думать, что держит в руке тысячи, миллионы жизней. Тысячи умрут сейчас по мановению его большого пальца, миллионы спасутся в будущем. Простой парень из Каролины, не достигший возраста Христа, был в этот момент и Богом, и дьяволом – далеко ли тут повредиться в уме?

Черепашка с аистом отпрянут…

Самолет спикировал ниже, прорезав дымку облаков. Теперь город лежал перед Тиббитсом как на ладони – изумрудный ковер, расшитый витиеватым узором каналов и улиц, усеянный мозаикой крыш. Там, внизу, ни о чем не подозревающие люди разжигали печи, собираясь готовить чай, спешили на работу или просто гуляли, наслаждаясь погожим днем. И там же сотни школьников, уже готовых положить свои недолгие жизни за Императора, рыли траншеи от пожаров и отрабатывали боевые приемы под надзором инструкторов; и тысячи рабочих собирали на конвейерах все, что будет потом убивать, ковали мечи, чтобы сносить головы беззащитным китайским пленным, и штыки, на какие японская солдатня насаживала филиппинских младенцев, отливали пули, чтобы решетить тела американских солдат, собирали торпеды, чтобы пускать на дно суда, военные или гражданские – неважно. Хиросима не была мирным городом, как станут твердить потом, и люди, приговорившие ее к показательной казни, не были чудовищами. Сомнения нет-нет да и посещали их, но выручала мысль, что жертвы не напрасны. Японцы будут стоять до конца, до последнего ребенка и старика, только удар сверхъестественной мощи способен переломить хребет дракону и лишить его воли к сопротивлению, заодно и другие поучатся уму-разуму, особенно коммуняки, которые, разгромив Гитлера, что-то сильно стали задирать нос…

Джун еще раз взглянул на портрет, рассеянно покусывая ластик. Подарить рисунок Эйко или оставить себе? А вдруг она станет смеяться – не обычным своим смехом, звонким, как колокольчик, а злым, обидным? «Дурак! – скажет она. – Ты что, влюбился в меня? Совсем малыш, а туда же!»

Кто там за твоей спиной?

Тень самолета легла на мост Айой, похожий сверху на букву «Т» и потому изначально намеченный мишенью. Тиббитс мрачно подумал, что с его фамилией это чертовски символично.

Он в сотый раз сверился с приборами и скомандовал:

– Пуск!

…А Юми станет прыгать, как обезьянка, и верещать: «Братик влюбился! Влюби-и-ился!»

– Есть пуск! – Фереби нажал на кнопку. Серебряное брюхо «Энолы Гэй» раскрылось, выпуская «Малыша» в ничего не подозревающий мир.

Так ничего и не решив, Джун сложил на место карандаши, захлопнул пенал. Клац!

ВСПЫШКА.

В первый момент ему показалось, что солнце засияло ярче, словно где-то в небесах до упора рванули рубильник. Нет, это тысяча солнц разом вспыхнула над Хиросимой! В белом сиянии мир сделался черно-белым и каждый предмет отрастил длинную черную тень. На мгновение все звуки умерли, а потом тишина лопнула с оглушительным треском и грохотом. Милое личико Эйко-сан, которое Джун так старательно воссоздавал на бумаге, во мгновение ока рассеялось пеплом, и в тот же миг на соседней улице в салоне трамвая, как свечка, вспыхнула и сгорела настоящая Эйко, не успев даже закричать, а с нею сгорели отец Джуна и полсотни пассажиров. Неведомая сила подхватила мальчика и швырнула оземь, чуть не вышибив дух. Он уже не видел, как окна домов выплюнули тучи осколков, а сами дома разлетелись, будто карточные домики, сметенные раскаленным ураганом; как вдалеке гармошкой сложилось здание Замка Карпов и этаж за этажом обрушилось в реку; как птицы с горящими крыльями сыпались с неба и трепыхались в золе. Стекла и щепки разлетелись шрапнелью, изрешетив на своем пути все живое и неживое; даже в бетонных стенах глубоко засели осколки. У тех, кто смотрел на небо, глаза вскипели в глазницах, точно желтки на сковороде, и ручьями стекли по щекам. Те, кому повезло больше, попросту испарились, не успев ничего осознать и оставив по себе лишь черные тени на стенах и тротуарах.

Город стонал в агонии.

«Энола» заложила крутой вираж, уносясь прочь от гнева разбуженного «Малыша», и все же две взрывные волны одна за другой настигли ее. Самолет затрясло, словно игрушку в руках ребенка, наполнив сердца членов экипажа ужасом, но крылья и фюзеляж выдержали. Капитан Боб Льюис схватил Тиббитса за плечо:

– Ты только погляди на это! Ты погляди!

Но Тиббитс видел уже и сам. Чудовищный столб вырастал над городом, расползаясь поверху призрачно-белыми клубами, а от его подножия катились волны черной мглы, и там, в этой клубящейся преисподней, обращались в пепел дома и люди, там плавился гранит и истекали слезами камни, и лежал у бетонной стены Джун Серизава, стискивая пенал в кулаке, а под ним корчилась и гудела земля.

– Это души япошек летят на небо! – крикнул кто-то из пилотов, указав рукой на страшную тучу. И захохотал истеричным, визгливым смехом, в котором ужас мешался с восторгом, смехом юнца, сунувшего шутиху в муравейник и чуть не подпалившего собственные штаны. Остальные ошалело смотрели друг на друга. Они не будут терзаться угрызениями совести ни тогда, ни потом, ни разу не усомнятся, что поступили верно… Но в тот момент, когда город внизу окончательно превратился в море дыма, огня и пепла, в глазах у каждого застыл немой вопрос: «Боже, что мы натворили?!» Почти сразу же Боб Льюис запишет эти слова в бортовом журнале.

Дрожащий рокот, как от обвала в горах, нарастал, превращаясь в рев, словно в недрах пробудилось огромное чудовище и ворочалось, расправляя плечи. Ветер с воем врывался в дома, в клочья разнося тонкие стены и вышибая окна, опрокидывал печи, разливая вокруг море огня. Раздвижные перегородки-седзе – дерево и бумага! – вспыхивали, как порох. Объятые пламенем люди с воплями вылетали на улицу, где раскаленные вихри тут же подхватывали их, срывая одежду, и кружили нагие корчащиеся тела, точно сухие листья. Те, кого взрыв застал у реки, плюхались в воду, чтобы сразу пойти ко дну, увлекая за собой гирлянды отслоившейся кожи и клочья одежды.

Далеко-далеко наверху Пол Тиббитс взял микрофон. Рука его слегка дрожала, однако голос был спокоен и тверд.

– Ребята, – провозгласил он, – мы совершили первую в истории атомную бомбардировку!



Джун открыл глаза в аду. В тот момент он не сомневался, что солнце на самом деле взорвалось и тьма никогда уже не рассеется.

В клубах дыма, окутавшего небо до самого горизонта, наползали друг на друга крыши, крыши, крыши; дома под ними обратились в щепки. Что не обрушилось сразу, сейчас пылало, и огонь набирал силу. Среди горящих обломков с воем и стонами бродили,