Ужас в ночи - Эдвард Фредерик Бенсон

– Расскажу по пути. Мы отправимся на кладбище.

Уркомб зашел за мной с лопатами, киркой и отверткой; на плечах у него висел длинный моток веревки. По дороге он изложил мне жуткий план.

– То, что я скажу, покажется вам совершенно невообразимым, однако еще до рассвета мы узнаем, прав ли я. По счастливой случайности вы сегодня увидели призрак, астральное тело – называйте как хотите, – а значит, дух вампира, владевший миссис Амворт при жизни, движет ею и после смерти. Ничего необыкновенного тут нет – я давно этого ожидал. Если я прав, мы увидим, что ее тело не тронуто разложением.

– Но ведь она уже два месяца как похоронена! – воскликнул я.

– Да хотя бы и два года – пока телом владеет вампир, оно остается нетронутым. Помните же: все, что вы увидите, будет сделано не с миссис Амворт, которая при естественном ходе вещей уже стала бы перегноем для травы на могиле, а с беспредельно злым и опасным духом, который повелевает ее телом.

– А что, собственно, я увижу?

– Я вам скажу. Мы знаем, что сейчас вампир в ее обличье пирует на свободе. Однако до рассвета дух должен вернуться в свое материальное обиталище, похороненное под землей. Мы дождемся этого момента и выкопаем гроб. Если я прав, она будет выглядеть живой от струящейся в венах кровавой пищи. После рассвета вампир не может покинуть свое тело, и тогда я проткну ее сердце киркой. Лишь после этого тело, живущее только благодаря злой силе, и его зловещий обитатель умрут навеки, а миссис Амворт наконец упокоится с миром.

При ярком свете луны нам не составило труда найти могилу в нескольких шагах от часовни. В тени часовни мы и спрятались, дожидаясь возвращения адской твари. Ночь выдалась теплой и безветренной, но я не заметил бы и урагана – настолько погрузился в напряженное ожидание. Колокол часовни звонил каждую четверть часа, и я поражался, как стремительно летит время.

Луна давно зашла, и ясное небо искрилось звездами, когда колокол пробил пять часов утра. Прошло еще несколько минут. Внезапно Уркомб подтолкнул меня и указал пальцем на приближавшуюся справа фигуру крупной высокой женщины. Бесшумно, словно паря над землей, она подплыла к могиле, за которой мы наблюдали, и совершила круг, будто желая убедиться, что не ошиблась. В какой‐то момент ее лицо было обращено в нашу сторону, и я, привыкнув к серым сумеркам, без труда различил знакомые черты.

Она утерла рот ладонью и захихикала, отчего волосы у меня на голове встали дыбом, а потом с высоко поднятыми руками запрыгнула на могилу и медленно погрузилась под землю.

Все это время Уркомб сжимал мое плечо, предостерегая от неосторожного движения. Теперь он убрал руку и проговорил:

– Идемте.

Вооружившись киркой, лопатами и веревкой, мы приблизились к могиле. Копать легкую песчаную землю было нетрудно, и вскоре после того, как пробило шесть, лопата застучала о крышку гроба. Киркой Уркомб освободил его из земли, и мы попытались поднять гроб с помощью веревки, пропущенной через ручки. Это оказалось тяжелым и долгим делом. На востоке уже занимался рассвет, когда мы наконец поставили гроб рядом с могилой. Отверткой Уркомб вскрыл крышку, и мы взглянули в лицо миссис Амворт. Глаза, когда‐то сомкнутые смертью, были открыты, на щеках цвел румянец, полные алые губы улыбались.

– Один удар – и все будет кончено. Вы можете отвернуться, – предложил Уркомб, примериваясь острием кирки к левой груди.

Я знал, что произойдет, и все же не мог отвести глаз. Он взялся за кирку обеими руками, размахнулся и со всей силы всадил в грудь покойницы. Хотя она уже давно была мертва, кровь забила фонтаном и с тяжелым плеском обрушилась на саван. Алые губы исторгли жуткий протяжный вопль, нарастающий, словно сирена. Едва он смолк, как черты лица тронуло разложение: кожа посерела, полные щеки впали, челюсть отвисла…

– Слава Господу, все кончено! – воскликнул Уркомб и без промедления закрыл гроб крышкой.

Стремительно близился день. Опустив гроб в могилу, мы замахали лопатами, словно одержимые, и вскоре уже возвращались в Максли под утренние распевки птиц.

В метро

– Это условность, – весело заявил Энтони Карлинг, – и притом не слишком убедительная. Время, скажете тоже! Никакого времени на самом деле не существует. Время – всего лишь ничтожное мгновение вечности, как пространство – ничтожная точка в бесконечности. В лучшем случае время – тоннель, по которому мы, как привыкли думать, путешествуем. В темноте и шуме он кажется нам реальностью, однако, прежде чем попасть в него, мы вечно существовали в бесконечном солнечном сиянии и вернемся туда же, когда покинем тоннель. Так стоит ли принимать близко к сердцу суматоху, шум и темноту, окружившие нас лишь на мгновение?

Несмотря на столь абстрактные заявления, подкрепляемые решительными тычками кочерги в пылающее жерло камина, Энтони всегда высоко ценил измеримое и конечное. Не знаю другого человека, который питал бы такую страсть к жизненным удовольствиям. Этим вечером он угостил нас восхитительным ужином, напоил превосходным портвейном и развеселил своим заразительным оптимизмом.

К ночи наша немногочисленная компания рассеялась, и мы с Энтони остались у камина в его кабинете вдвоем. За окном выл ветер и стучала в стекло снежная крупа, временами заглушая потрескивание дров. Последние гости сейчас брели навстречу ветру по скользкому тротуару Бромптон-сквер к буксующим такси, и это делало мое положение особенно приятным, поскольку я оставался у Энтони до утра. Еще приятнее было его увлекательное общество. О чем бы он ни говорил, будь то близкие его сердцу великие абстракции или примечательные события в рамках условного времени и пространства, его рассуждения неизменно захватывали слушателя.

– Я обожаю жизнь, – заявил Энтони. – Это совершенно очаровательная игра, а единственно возможный способ играть, как известно, – воспринимать все всерьез. Если думать, что это лишь игра, потеряешь к ней всякий интерес. Нужно помнить об этом, а вести себя так, будто игра – единственная мыслимая реальность. Мне хотелось бы так играть еще много лет. И в то же время нельзя забывать об истинной реальности – вечной и бесконечной. По правде говоря, единственное, что человеческий разум не в состоянии осмыслить, – конечность, а не бесконечность, временность, а не вечность.

– Звучит парадоксально, – заметил я.

– Всего лишь потому, что ты привык думать о конечном и ограниченном. Взгляни правде в глаза. Попытайся вообразить конечное время или пространство – и поймешь, что это невозможно. Вернись на миллион лет назад, на миллион миллионов лет назад – и обнаружишь, что не в силах представить себе начало. Что было до него? Другое начало, а до него еще одно? А еще раньше? Задумайся об этом, и поймешь, что единственное постижимое решение – вечность, которая никогда не начиналась и никогда не закончится. Так же и