Эти странные Рэдли - Мэтт Хейг

холсты на чердак и стала писать акварели с яблонями.

Однако чаще всего их выдавали ничего не знающие собственные дети. Бедную Клару боялись животные, которых она обожала, а Роуэн пугал учителей своими литературными выдумками (то изображая Гензеля и Гретель беглыми детоубийцами, состоящими в кровосмесительной связи, то сочиняя нечто под названием «Приключения Колина, любознательного каннибала», то пересказывая вымышленную автобиографию, в которой он всю жизнь провел в гробу).

Они с болью наблюдали за тщетными попытками детей обзавестись друзьями, а когда Роуэна начали задирать в школе, всерьез задумались о семейном обучении. Так он мог бы больше времени проводить в полумраке своей комнаты и избегать буллинга. Но в итоге Хелен, скрепя сердце, поставила в этих обсуждениях точку, напомнив Питеру, что воздерживающимся советуют всеми возможными способами «интегрироваться, интегрироваться и еще раз интегрироваться».

Такой подход, конечно, имел смысл и даже в целом работал, но полностью защитить от сплетен не мог, как не мог и гарантировать того, что одноклассники не станут искушать их детей или доставать их, доводя до приступа ОЖК.

И вот сейчас, в это утро понедельника, сплетни выбираются из своих окопов, приближаются и несут опасность.

Питер сидит в приемной, перелистывая почту и записи пациентов. При этом он слушает Элейн – женщину, чьи биологические процессы не могут нормально протекать без традиционного утреннего погружения в беды мира. Она беседует с одним из пациентов Джереми Ханта тихим тоном человека, предсказывающего скорый апокалипсис.

– Ужасно, конечно, что случилось с мальчиком из Фарли.

– Боже, да. Просто кошмар. В новостях даже рассказывали.

– Пропал, и все.

– Ну да.

– Поговаривают, что его убили.

– Да? В новостях сказали, что вроде бы речь идет о пропаже…

Элейн перебивает:

– Нет. Насколько я поняла, у него не было причин уходить из дома. Популярный парень. Спортсмен. Член сборной по регби, все такое. Моя подруга знакома с его мамой, и она говорит, что мальчик совершенно замечательный.

– Это просто ужас. Кошмар.

Зловещее молчание. Элейн поворачивается к Питеру, стул скрипит.

– Ваши дети наверняка с ним знакомы, доктор Рэдли?

Доктор Рэдли.

Он уже лет десять работает с Элейн, и все равно она упорно обращается к нему «доктор Рэдли», хотя он сто раз предлагал – и даже просил – называть его просто Питером.

– Не знаю, – слишком поспешно отвечает он. – Вряд ли.

– Согласитесь, доктор, это очень страшно. Особенно когда подобное происходит совсем рядом.

– Конечно. Но я уверен, он объявится.

Элейн его как будто не слышит:

– Вокруг столько всякого зла. Самого разного.

– Да, согласен.

Элейн как-то странно на него смотрит. Точно так же на него смотрит и пациентка – женщина с длинными сухими волосами, похожая на разжиревшую Мону Лизу в выцветшем разноцветном свитере. Он ее знает: это Дженни Краутер, она когда-то вела воскресные курсы по рукоделию в местном клубе. Семь лет назад она позвонила к ним домой и встревоженным тоном рассказала Хелен про куклу римского бога, сделанную Роуэном. С тех пор она перестала здороваться с ним при встрече, ограничиваясь только дежурной улыбкой, которую изобразила и в данный момент.

– Самого разного зла, – повторяет Элейн с нажимом.

Питер внезапно ощущает приступ клаустрофобии, почему-то подумав о заборах и оградах, которые Хелен рисует уже несколько лет. Они в тюрьме – вот почему Хелен все повторяет этот мотив. Вокруг них – тюрьма из пустых улыбчивых лиц и досужих сплетен.

Он отворачивается от них и видит на столе среди кучи исходящей корреспонденции для больницы толстый конверт. Кровь на анализ.

– Думаю, после такого хочется запереть детей в четырех стенах, да, доктор Рэдли?

– Ой, – отмахивает Питер, едва вслушиваясь в слова Элейн. – Так и параноиком стать недолго…

Звонит телефон. Элейн снимает трубку. Дженни Краутер, отвернувшись, садится на оранжевый пластиковый стул.

– Нет, – с дружелюбной серьезностью сообщает Элейн пациенту на том конце линии, – извините, но в неотложных случаях вам надо звонить с восьми тридцати до девяти… боюсь, вам придется подождать до завтра.

Элейн разговаривает, а Питер в это время непроизвольно склоняется к пухлому конверту, принюхивается и чувствует, как ускоряется биение его сердца, которое не ухает тяжелым тревожным молотом, а мчит стремительной адреналиновой рысью.

Поглядывая на Элейн, которая не обращает на него никакого внимания, он настолько незаметно, насколько это вообще возможно, сгребает конверт вместе с остальной почтой и уносит к себе в кабинет.

Первым делом Питер смотрит на часы.

Пять минут до следующего пациента.

Он быстро вскрывает конверт и достает пластиковые пробирки вместе с бледно-голубым бланком. Бланк подтверждает то, что уже сообщил ему собственный нос: эта кровь принадлежит Лорне Фелт.

И эта кровь притягивает его как магнит, почти в буквальном смысле.

Нет. Я не мой брат.

Я сильный.

Я воздержусь.

Он пытается и дальше делать то, чем занимается вот уже без малого двадцать лет. Пытается смотреть на эту кровь глазами врача и видеть в ней исключительно смесь из плазмы, белков, красных и белых кровяных телец.

Он думает о сыне, о дочери, и усилием воли кладет все три пробирки обратно в конверт. Он даже его заклеивает, но клапан раскрывается, едва Питер садится обратно на стул. Темная узкая щель конверта кажется входом в пещеру, где таится или вечный ужас, или вечное блаженство.

А может, и то, и другое.

Книжный клуб

В каждый первый понедельник месяца Хелен встречается со своими неработающими подругами у кого-то из них дома на собрании книжного клуба; за легким полдником они как бы задают старт новой неделе.

Хелен ходит на эти собрания уже почти целый год и отсутствовала всего на одном, когда ездила со всей семьей в отпуск в Дордонь. Пропусти она сегодняшнюю встречу – и пойдут подозрения, негатив, которые добавят неприятных ноток к тому зловещему си-бемоль минору, который олицетворяет трейлер, припаркованный на Садовой аллее; это Хелен сейчас никак не нужно.

Поэтому она собирается и направляется к дому Николы Бакстер на южной окраине деревни. Бакстеры живут в переоборудованном под дом амбаре с широкой подъездной дорогой и садом, полным азалий, который стилистически не очень вяжется с пафосным интерьером, сельско-футуристической кухней и длинными диванами без подлокотников.

Когда Хелен приезжает, все уже собрались и теперь пьют кофе с оладьями, разложив книги на коленях. Беседа идет оживленнее, чем обычно, и вскоре, к недоумению Хелен, выясняется, что тема разговора – вовсе не «Когда споет последний воробей».

– Хелен, ты же в курсе, что за ужас случился? – спрашивает Никола, протягивая одинокий оладушек на огромной, полной крошек тарелке. – Я про Стюарта Харпера.