Шепот в тишине. Мистические истории - Марика Макей

Мысли о следующей ночи не давали ей покоя. Настя раздумывала, поделиться ли с дедом страхами, всем увиденным после полуночи, но так и не решилась. Близких подруг у нее не осталось, заночевать на работе тоже было нельзя – она ведь теперь снова безработная. Весь вечер сидела в телефоне, собирала шарики в ряд, листала вакансии. Ждала, когда екнет в груди, накатит горячим, жгучим, когда сразу поймешь – оно.

Оно не приходило.

Зато пришло другое.

Нож, телефон с включенным фонариком, молитвослов – соседка глянула на Настю с уважением, когда та попросила почитать чего-нибудь для души, слово Божье там, Библию. Могила Агнии Барто стояла перед глазами так, будто мраморный камень вот-вот мог грибницей или гробницей расползтись под ковром. На лбу выступал пот, липкий и солоноватый, пальцы дрожали. Настя не могла ухватиться ни за одну мысль.

Соседка выключила телевизор, поскрипела кроватью, и из-за стены донесся храп. В комнату, не замечая запертых окон, затекала ночь. Настя не ждала ни шагов, ни стука в дверь – поняла уже, что не повторится. Ей бы самой гипноз не помешал, поспать и отвлечься, выдохнуть…

До двух ночи было почти спокойно. Настя листала новости и чужие фотографии, пробовала дремать – тяжелый нож в руке не давал ей расслабиться, – а еще читала молитвы. Уговаривала себя, что просьбы на Новодевичьем кладбище помогли. Теперь можно не бояться.

А потом за стеной заплакали женским голосом.

Плач этот был не ужасом, а тоской – до такой степени наполненной крошевом льда и промозглостью, будто звук доносился из зарытой могилы. Настя напрягала слух, пытаясь разобрать, откуда это: сомнений почти не оставалось.

Дедова квартира.

Женщина плакала без остановок. То зайдется воем, почти волчьим, звериным, то упадет до всхлипа, хрипа, загнанного дыхания. Тонкие стены сдавались перед ее горем. Настя ерзала на диване, читала молитву уже шепотом, крестила стенку – бессмысленно.

А потом проснулся дед. Он постукивал в стену полым костяным звуком, словно отрастил не ногти даже, а каменный коготь и теперь передавал внучке послание дробью, незнакомой азбукой Морзе.

Стон:

– Стя-а-а…

Она подскочила. Набросила что-то и, держа нож перед собой, вылетела в подъезд. Уронила ключи перед дедовой дверью, они колокольно прозвенели на весь подъезд. Настя с трудом одолела замок, ворвалась, влетела в комнату…

Дед спал. Горел ночник в изголовье его кровати, под рукой лежал пухлый томик – стихи Серебряного века. Настя остекленела, боясь, что разбудила его, но дед сопел себе тихонько и, кажется, даже чуть улыбался в полутьме. Никаких рыдающих женщин, никаких стонов или когтей. Настя подошла к нему без звука, погасила лампу и вернулась к соседке.

Голова пульсировала болью, комнаты рябили, осыпались мелкими фрагментами – вешалка в коридоре, стоптанные тапки, комок волос на ковре, – словно шелухой. Настя с трудом уже понимала, что реально, а что нет. Шла словно во сне, чувствуя тупую боль от бессонницы.

Она заперлась на цепочку, тонкую металлическую щеколду и только тогда ощутила вой. Гортанный, дикий, будто от гибели, от надвигающейся беды. Остановилась, касаясь дверной ручки в свою комнату. Вой нарастал, высился, ширился, заполнял Настю, чтобы оборваться на высокой ноте и спустя секунду снова перейти в плач.

Настя села под дверью, привалилась спиной – та открывалась наружу, и теперь Настя служила ей замком. Плач не унимался. Изнутри царапало по косяку все тем же костяным, крепким, выло, ныло и звенело. Страх сменялся болезненным отупением – она будто слушала подтекающий кран, и каждая новая капля била по натянутым нервам. Всхлип, стон, крик.

Не так пугало уже, что никакой женщины в ее комнате на самом деле не было. Вообще никого там не было. Настя прикрывала глаза, проваливалась в дремоту и снова просыпалась. Чудился стук в запертое окно. Чудился ли?..

В щель под дверью тянуло сквозняком, студило поясницу. Эта щель не давала Насте покоя – через нее можно было вырваться, прорваться, особенно если этому ничего не страшно, и ничего его не удержит, кроме могильного камня… Кажется, снова задремала, и в ту же секунду ее за подол рубашки ухватили пальцы. Цепко ухватили, рванули на себя. Настя вскрикнула. Пальцы поползли выше – задрали ткань, мазанули по голому и, не встречая сопротивления, провалились под кожу.

Все внутри закоченело. Настя попыталась вдохнуть и не смогла. Почувствовала, как пальцы раздвигают ей внутренности, словно в попытке найти что-то, и не дотягиваются. Вот сердечная мышца, вот слабое биение ее, трепыхание. Прикосновение.

Чернота.

В ту же секунду пальцы рванулись назад, и Настя вдохнула. Упала вперед, не соображая ничего, проползла по полу, обернулась бешено, ощущая, как все еще сжимает нож в груди, не буди, в бигу… в руке, в руке она его сжимает! Она хватала воздух распахнутым ртом, перед глазами мельтешили черные мушки.

Пальцы. Серовато-бледные, с обломанными синими ногтями. Мокрые комья земли сыплются на пол, и Настя чувствует, как эта грязевая дорожка взбегает у нее по позвоночнику. Оно будто нашло дыру и теперь рвалось через нее, пыталось выгрызть кусок из двери, выбраться, добраться… Настя сбежала к соседке в комнату, заперлась и заползла под панцирную кровать. Едва не задохнулась пылью, сдвинула коробку со складной серебристой елкой, гантели, одеяла в пакетах, зажмурила глаза.

Провалилась во тьму.

Утром она первым делом набрала номер гипнолога. Может, если Настя сама, пусть и с чьей-то помощью, разыщет дедовых родителей, то и потусторонщина эта прекратится?.. Гипнолог выслушала ее сбивчивый хрип и пообещала приехать к вечеру.

Деду она сразу не понравилась. Так как дед был прямой, как доска, и не любил копить в себе злобу, он так и сказал ей:

– Ты мне не нравишься.

– В топ-пять фраз, которые слышат гипнологи, эта заняла бы одно из первых мест, – равнодушно отозвалась врач.

Она была плоская, напоминала камбалу с желтыми пустыми глазами: вытянутое лицо, руки-ветки, длинная юбка в пол. Медицинский оранжевый чемоданчик, а под шеей – посеребренный кулон в виде грудной клетки. Человеческой. И цветы в ней, будто за решеткой: алые, мелкие. Настя молча нахохлилась в кресле.

Приготовлений почти не было. Настя ждала свечей, замогильного голоса, черноты за окном – тучи должны были сойтись на первом же ее слове, но гипнолог сладко зевнула, поставила рядом с дедом механический метроном и развалилась в соседнем кресле.

Метроном тикал, отсчитывая тишину.

Настя не запомнила, о чем говорила гипнолог, – голос у нее