Шепот в тишине. Мистические истории - Марика Макей

Кто она такая вообще? Чего хочет, к чему стремится?

Нет ответа.

Только скрипят качели, и человек рядом раскачивается все сильней.

Она взглянула на него, просто чтобы убедиться, что никакой опасности нет. Заметила, как человек пялится на нее в ответ. Он раскачивался изо всех сил, взлетал и падал, и туловище его смотрело вперед, а голова вбок, будто бы свернутая. На ночной детской площадке не было света, лишь дотягивалась слабая рыжеватая дымка от подъездных фонарей, но, кроме свернутой этой головы, Настя не смогла разглядеть больше ничего. Ни лица, ни одежды. Ни белков глаз, но они-то, они ведь должны были чуть светиться в темноте!

Сплошной черный. Человеческая фигура, сотканная из ничего.

Тень, словно бы подслушав Настины мысли, зависла высоко в небе, едва держась за цепочки, и, рванувшись через балку, бешено полетела в круг. Один, второй, третий… Качели будто ускорялись, проворачивались, прокручивали фигуру, а та все сидела со свернутой головой и не отводила от Насти взгляда, если бы только у нее были глаза.

Оцепенение спало, и Настя рванулась к подъезду. Уже у двери, не попадая по кнопкам и набирая воздуха в грудь, чтобы закричать, она обернулась в ужасе, распахнула глаза с такой силой, что выступили слезы. Качели все еще вращались со скрипом – теперь оба сиденья летели вокруг своей оси, искали опору.

Пустые.

Очередная ночь без сна. Вслушиваться до звона в ушах, до кажущихся шагов по потолку, по воздуху, по нервам, до суетливых мыслей в больной голове. На этот раз Настя вооружилась телефоном, не представляя даже, кому будет звонить, если это нечто все же на нее нападет, – родителям, одногруппникам, деду?.. Прежде небольшая и даже будто чуть уютная комната вытянулась, стала гулкой и мертвенной. В каждом углу сидело по тени – черной, без глаз и лица. В каждом скрипе от соседей или случайном прохожем, чей звук шагов долетал из-за закрытого окна, ей мерещились незнакомцы.

Она не спала. Таращилась перед собой, почти не моргала. Выучить бы молитвы, собрать их разом, дать отпор…

Никто не шел. Настя держалась за телефон, в другой руке сжимая кухонный ножик – кажется, к рукоятке присохла шкурка от помидора, и эта мелочь, обыденная и житейская, вроде бы должна была ее чуть успокоить, но не успокаивала. Настя не знала, чего ей ждать. Это она, эта черная тень без лица и без глаз, со свернутой шеей, вчера скользнула к ней в комнату и прикрыла за собой дверь? Или это было нечто другое?

Настя готова была закричать – давай, ходи, скрипи, чтобы я перестала ждать и бояться, чтобы эта секунда перестала длиться целую вечность и закончилась, чтобы…

Во входную дверь постучались.

Сначала побарабанили спокойно и негромко даже, но уже через секунду требовательно замолотили кулаком. Настя подскочила на диване и вжалась в матрас, заскулила едва слышно.

Ночь на дворе. Дед не сможет дойти, он стукнет в стену, позовет ее незатейливой комбинацией: если один раз, то пусть Настя заглянет, как будет время, если три, то беги, дело плохо.

Никто не может прийти ночью без приглашения.

Почти никто.

Все же поднялась, едва не рухнув у кровати, – ноги, мягкие и слабые, подломились. Проползла до коридора, замерла рядом с комнатой соседки: тишина, даже храпа не слышно. Воздух спрессовался, загорчил в легких. Настя медлила.

Добралась до входной двери, встала, прижавшись к ней ладонями: будто кусок льда вырвали из морозилки и сунули ей под пальцы. Новый приступ стука, раздирающего, больного. Настя дернулась. Спросить, кто там? Тогда оно поймет, что Настя в квартире. Спрятаться? Вдруг соседка выйдет и откроет дверь, душа у нее широкая, а вот осторожности не хватает.

Снова грохот. Кто-то ломился в дверь с такой силой, будто важнее этого ничего и не было в жизни. В жизни ли?.. Настя вдохнула глубоко, до икоты, потерла виски. Надо успокоиться и разобраться во всем. Вдруг это алкаш дядя Слава с третьего этажа перепутал двери и долбится к соседям? Вдруг кого-то убили этажом ниже и оперативники теперь ищут понятых? Вдруг…

Не кулаки даже, нет – в дверь будто бились всем телом, слишком быстро, ритмично и громко. Настя заметила, как вздрогнула золотая монетка на двери, прикрывающая глазок, и едва не вскрикнула от этого. Глазок! Можно ведь выглянуть, проверить, что творится в подъезде. Набраться бы еще смелости…

Она знала, что там будет. Тень, сотканная из черноты, свернутая шея, безглазое лицо. Она пришла за Настей. Непонятно, зачем пришла. Настя приманила ее с кладбища, Настя разозлила кого-то, Настя…

Настя привстала на цыпочки и выглянула в глазок.

Отшатнулась, попятилась, почти побежала назад, упала на копчик, на выброшенные в панике руки и прямо так, по-крабьи, поползла за соседкой. Завыла беззвучно, потянула писком. Рванула дверь, влетела в старушечью комнату, пахнущую пылью и старыми занавесками, вскочила, уставилась ей в лицо…

На лоб падал косой клин лунного света. Соседка лежала мирно, на спине, сплетя в замок пальцы на груди. Не шевелилась, не дышала. Нет, неправда – дыхание у нее все же осталось, слабое и редкое, будто у человека в глубоком забытьи. Настя позвала ее визгливым шепотом. Нет ответа. Рука казалась прохладной и влажной, как водоросли в зеленой реке.

Насте бы рвануться в комнату, юркнуть не под одеяло даже, сразу под кровать, а она разозлилась. Ладно бы ее мучили, донимали, но еще и соседку, ни в чем не виновную бабку задевать – это уж слишком. Решительности хватило только дойти до кухни, выпить три кружки сырой воды, упасть на стул и расплакаться.

С той стороны двери, в подъезде, к деревянной створке прижимался глаз. Не было человека, не было рук, ног и туловища, а был только огромный глаз в человеческий рост. За ту короткую секунду, что они заглянули друг другу в самую суть, Настя успела заметить полопавшиеся капилляры, желтоватую склеру, бесцветные веки – кожа мертвая, серая. Глаз заморгал часто-часто, будто бы тоже разглядел Настю с той стороны, и это было уже слишком.

Она не стала дожидаться рассвета. Больше часа провела под дверью, то и дело хапая воздух распахнутым ртом и на секунду прижимаясь к глазку, но там было пусто. Моргала одинокая подъездная лампочка, ступеньки вверх и вниз сбегали в черноту. Ни людей, ни глаз,