Ужас в ночи - Эдвард Фредерик Бенсон

причин этому не было, и тем не менее очертания моего страха постепенно становились все четче, глубже врезаясь в душу по мере того, как разворачивались незначительные и заурядные сами по себе события повседневности. Страх представлялся мне таким бессмысленным и ребяческим, что рассказать о нем кому‐нибудь я не мог – оставалось лишь убеждать себя, что это плод расстроенных дурной погодой нервов.

Между тем событий, сопутствовавших моему страху, было немало. Однажды я проснулся от удушающего кошмара, уверенный, что лежу на другой кровати. Не раз, просыпаясь утром, я с замиранием сердца обнаруживал, что белье на другой кровати смято, словно кто‐то провел там ночь и попытался потом расправить покрывало, но не сумел скрыть следы своего пребывания. Я твердил себе, что боюсь напрасно, и для успокоения нервов решил устроить ловушку: перед сном особенно тщательно подоткнул на второй кровати покрывало, а сверху положил подушку. Мое вмешательство не пришлось по вкусу ночному гостю: наутро белье было смято еще сильнее, а на подушке – глубокая круглая вмятина, какую всякий видит наутро на собственной постели. Днем все это меня не пугало, однако, отправляясь спать, я трепетал в страхе перед новыми происшествиями.

Время от времени мне требовалось о чем‐нибудь распорядиться или вызвать своего слугу, и в трех из четырех случаев на мой звонок отвечал Чувствительный, как мы его прозвали. Он никогда не проходил в номер – приоткрывал дверь, чтобы выслушать мои указания, а выполнив их, сообщал в щелочку, что мои сапоги или какой‐нибудь другой затребованный предмет стоят у двери. Однажды я вынудил его зайти, и он с перекошенным от страха лицом перекрестился, прежде чем переступить порог, что лишь усилило мое беспокойство. Дважды он приходил вечером без звонка, как в первую ночь, и, приоткрыв дверь, сообщал, что заказанная бутылка виски у порога. В первый раз я не стал требовать объяснений, поскольку бедняга пришел в крайнее замешательство, узнав, что я ничего не заказывал. Он рассыпался в извинениях: ему показалось, что в номер двадцать три заказали бутылку виски, но это полностью его ошибка, и виски не включат в мой счет. Должно быть, бутылку заказал другой джентльмен – ах, простите, теперь он вспомнил, что другого джентльмена нет и вторая кровать не занята.

Когда это произошло во второй раз, я подумал, что мне и самому не помешала бы твердая уверенность в отсутствии второго джентльмена.

Десять дней снега и слякоти подошли к концу, и вечером луна, превратившаяся за это время из узкого месяца в сияющий щит, вновь безмятежно плыла по небу в окружении звезд. Хотя за ужином все были в приподнятом настроении по случаю повышения барометра и окончания грандиозного снегопада, невыносимая тоска у меня на душе лишь сгущалась и крепла. Мой страх походил на статую, над которой трудились мелкие события последних дней. Я чувствовал, что с минуты на минуту влажный покров будет сорван и статуя эта предстанет передо мной во всей красе. Дважды за вечер я почти решился просить, чтобы мне постелили где угодно – хоть в бильярдной, хоть в курительной, раз других номеров нет, – однако не сделал этого, стыдясь своего ребяческого страха. Чего было бояться? Собственного сна, обычного ночного кошмара? Случайного беспорядка на кровати? Того, что местный слуга по ошибке приносит мне виски? Немыслимая трусость!

Однако столь же немыслимы были тем вечером бильярд, бридж и любые другие развлечения. Единственным спасением представлялась усердная работа, поэтому вскоре после ужина я отправился к себе с намерением дать страху отпор и провести несколько часов за корректурой – примитивным монотонным трудом, поглощающим все внимание. Чтобы успокоить нервы, я внимательно осмотрел номер и нашел обстановку вполне материальной и современной. Светлые обои с узором из маргариток, паркет, негромко бормочущие в углу трубы с горячей водой, моя кровать, расстеленная на ночь, а на другой…

В ярком электрическом свете я заметил странное пятно вроде тени на покрывале и нижней части подушки – вполне четкое и очевидное. На мгновение меня парализовал безымянный страх. Призвав всю храбрость, я подошел ближе и вгляделся в пятно, а затем прикоснулся к нему. Покрывало и подушка оказались влажными на ощупь. Тут я вспомнил, что перед ужином бросил на кровать мокрую одежду, – несомненно, в этом и крылась разгадка. Воодушевленный столь простым объяснением, я уселся за работу, стараясь позабыть о том, что в первый миг это было отнюдь не похоже на простое мокрое пятно.

Снизу доносились звуки музыки – сегодня танцевали, – но я так увлекся работой, что не сразу заметил, когда музыка прекратилась и по коридорам зашумели шаги, голоса на лестничных площадках постепенно смолкли, двери одна за другой закрылись и настала совершенная тишина. Пришло ночное одиночество.

Когда тишина стала меня угнетать, я впервые оторвался от дела и взглянул на часы. Было уже за полночь. Мне оставалось поработать еще с полчаса, но я хотел сделать кое‐какие заметки на будущее, а бумага под рукой кончилась. Днем я купил в деревне новую пачку и забыл ее в конторе на первом этаже, поэтому решил сбегать вниз.

За последний час электрический свет разгорелся вовсю, так как большинство постояльцев потушили свои лампы, и, встав из-за стола, я вновь заметил пятно на второй кровати, о котором успел позабыть. Теперь оно меня неприятно поразило. Напомнив себе простое объяснение, я прикоснулся к пятну, чтобы убедиться: это всего лишь влага. Пятно оказалось не только влажным, но и теплым. Неужели я замерз?.. Более того, оно было липким и мало походило на мокрое пятно от воды. В это мгновение я почувствовал, что не один. В комнате находился некто еще, пока немой, незримый и все же несомненно существующий.

В утешение людей пугливых признаюсь, что сам далеко не храбрец, однако неподдельный ужас, который я испытал, смешался с любопытством, и последнее пересилило. Я непроизвольно потер руку, которой прикасался к пятну. Хотя я пытался объяснить его возникновение растаявшим снегом с брошенного вечером пальто, в действительности оно было неприятным и грязным на ощупь. Ничего иного я не заметил, поглощенный любопытством к неизвестному и пугающему – самым, пожалуй, сильным человеческим инстинктом. Мне не терпелось вернуться к наблюдениям, и я поспешил вниз за бумагой.

В конторе еще горел свет. За столом дремал Чувствительный – вероятно, на дежурстве. Мое появление его не потревожило, потому что я был обут в бесшумные войлочные тапочки. Я быстро разыскал свою пачку бумаги и вышел, так и не разбудив спящего. Это несколько успокаивало: раз Чувствительный бестревожно спит на жестком стуле, значит, владелец незанятой кровати его не вызывал.

Вернувшись к себе, я тихо закрыл