Виктор Песиголовец - Деяния ангелов

— Я помогу добраться до кровати. Она шире и мягче, чем диван. Тебе будет гораздо удобнее.

— Мне нужно к Виве! — запротестовал я, силясь вырваться из цепких объятий.

— Никуда я тебя не отпущу! — твердо заявила Инга. — Ты же свалишься где-нибудь посреди улицы.

Она довела меня до постели, бережно уложила. Двумя взмахами руки проворно взбила подушку, подложила под голову и принялась стаскивать с меня брюки. Я не сопротивлялся, поочередно поднимал то одну, то другую ногу.

— Сейчас я приготовлю хороший отвар, — Инга заботливо укрыла меня одеялом. — Он немного укрепит твое сердце.

Я приподнялся и оперся на локоть, намереваясь возразить, но она остановила меня возгласом:

— Доверься мне!

— Откуда ты знаешь, чем меня лечить? — недовольно проворчал я.

— Забыл, что перед тобой врач?! — всплеснула руками Инга. — Милый мой, я прекрасно знаю, что нужно человеку, у которого плохо с сердцем!

Я вздохнул и устало растянулся на кровати, а моя лекарша умчалась на кухню.

Возвратилась минут через двадцать со стаканчиком в руке. Он был до краев наполнен мутновато-золотистой жидкостью.

— Выпей это! Не бойся, не горячо. Я остудила.

Покорно проглотив отвар, от которого разило валерьянкой, мятой и еще неведомо чем, я почти сразу почувствовал облегчение. Исчезла тупая боль за грудиной, прекратилось головокружение, воздух вокруг как будто насытился кислородом — дышалось гораздо свободнее.

— Спасибо, — я блаженно потянулся. — Ты действительно разбираешься в лечении сердечников.

— А ты еще сомневался! — хмыкнула Инга. Затем быстро сбросила с себя халат и, оставшись в одном белье, прилегла рядом со мной.

— Лежать в одной постели с больным — это такая процедура? — пошутил я, чувствуя, как хмельное тепло разливается по всему моему телу, а глаза непроизвольно закрываются.

— Тебе нужно как следует отдохнуть, — ее голос прозвучал где-то далеко и приглушенно. — Я буду следить за твоим состоянием. Спи и ничего не бойся — я не допущу, чтобы приступ повторился. Спи! Спи, Ванечка!

И я уснул.

Проснулся, когда сумрак вечера уже затопил комнату, а мутный свет уличного фонаря лизал край подоконника. Было тихо, лишь изредка из-за стены доносились возбужденные возгласы соседей.

У меня ничего не болело, не кружилась голова. Я чувствовал себя совершенно здоровым. Рядом сладко спала Инга. Ее голова покоилась на моем плече.

Очень хотелось курить. Полежав несколько минут, я решил подняться и выйти на кухню. Но едва пошевелился, как женщина ласково поцеловала меня в щеку и томно-медовым голоском осведомилась:

— Уже проснулся, Ванечка?

— Мне казалось, ты спишь, — промямлил я.

Она обвила мою шею руками и защебетала:

— Я не спала, я прислушивалась к биению твоего сердца. Оно стучало ровно-ровно!

Тепло трепетного женского тела, ласковые речи, подчеркнутая заботливость и нежность пробуждали во мне ответную реакцию — хотелось крепко обнять Ингу, зарыться лицом в бархат ее груди, гладить плечи, бедра и живот…. Но понимая, чем все это может закончиться, я переборол себя и вскочил с кровати.

— Покурю!

— Покури и возвращайся! — попросила она. — Я так хочу еще хоть немного понежиться рядом с тобой. Только, ради Бога, сними свою цепочку с крестиком! Пусть полежит на тумбочке, потом наденешь.

— Зачем снимать? — удивился я. — Чем она тебе мешает?

— Не мне, а тебе! — уточнила Инга. — Она все время перекручивается и может или порваться, или задушить тебя во сне.

— Да мне больше и нельзя спать, — бросил я уже из гостиной. — Пора отправляться домой!

Однако Инга все-таки уговорила меня, и мы еще добрых полчаса провели в постели. Болтали о разной ерунде — о предстоящей зиме, о погоде, о ценах на рынках города, не касались лишь сегодняшнего страшного происшествия — самоубийства Люси…

Женщина, как кошка, все время лизалась ко мне, клала голову на плечо, обнимала и целовала. Но дальше этого ее ласки не заходили. Она явно ждала, что инициативу проявлю я, и всячески подталкивала меня к этому. Напрасно! Я стойко держался. И лишь один раз допустил вольность — оттянул чашечку Ингиного лифчика вниз, и ненадолго впился губами в сладкий сосок. Она затрепетала, как осиновый лист. А когда я неожиданно отпрянул и выскользнул из постели, прокричала, не скрывая разочарования и досады:

— Это хулиганство — обнадежить даму, а потом обломать!

— Прости! — искренне извинился я. — Не могу я изменить Виве. Все мое естество этому противится…

— Ладно, я подожду, — недовольно вздохнула Инга. — Куда ты от меня денешься? Но, честно говоря, достало уже твое глупое упорство! Что принципиально изменится, если мы станем любовниками? И какой прок от твоей верности? Никакого! Наоборот, она обедняет твою жизнь, загоняет в рамки, лишает разнообразия и радости. Верность скучна, Ваня!

Женщина еще что-то говорила, но я уже не слышал. Сидел у окна на кухне и тупо сосал сигарету.

Пора было отправляться домой.

Глава тринадцатая

Грядущая зима изменила повадки птиц. Вороны да воробьи, и до этого не отличавшиеся деликатностью, теперь обнаглели в конец и совершено перестали обращать внимание на бомжей и бродячих собак, — на равных с ними выискивали пропитание возле мусорных баков. Видать, их птичья интуиция подсказывала, что впереди — долгие голодные месяцы и, пока еще есть возможность, необходимо отъесться досыта, запастись энергией впрок.

Мы стояли с Ириной во дворе ее дома и разговаривали. Час назад она позвонила мне и попросила о строчной встрече:

— Я возвращаюсь в Тоскану. Хочу проститься с тобой…

Через полчаса я был у подъезда ее дома.

— Ты все хорошо обдумала? — мне казалось, что Ирине стоило бы еще пожить возле родителей, придти в себя, обрести душевное равновесие.

— Конечно! — ее глаза выражали непоколебимую решимость. — Предчувствие зовет меня в путь, я немедленно должна ехать в Италию!

— Предчувствие? — с сомнением переспросил я. — Оно ведь может оказаться обманчивым…

— Нет, — твердо заверила она. — Меня ждет там что-то хорошее!

Я неопределенно пожал плечами. Что ж, пусть едет. Может, на сей раз судьба улыбнется Ирине, возвратит радость жизни, подарит надежду на лучшее будущее? Как знать…

Глядя на эту несчастную женщину, я думал о том, что так и не смог забыть ее, что воспоминания о наших с ней отношениях, наверно, останутся в моей душе до гробовой доски. Но почему так получилось? Ведь вряд ли я безумно любил Ирину, сомнительно даже, что вообще любил… По логике вещей, я должен был бы вычеркнуть ее из своей жизни и не вспоминать, а получилось наоборот — Ирина стала для меня дорогим человеком, судьба которого беспокоит меня, бередит мне сердце. Может, все дело в чувстве вины? Я действительно сильно виноват перед ней…