Страшные истории для бессонной ночи - Лилия Белая

в пыль. Каждый, кто не успел сбежать, скрыться от неминуемой участи, должен был погибнуть. Так пастбища превратились в погосты.

Однажды возлюбленная сказала мне: «Если бы я могла выбирать, то предпочла бы умереть осенью, ведь это так естественно. Упокоиться в земле вместе с природой».

Промозглые дожди оплакивали ушедшие огненно-дымчатые пейзажи. Урожай был собран. Вместо удушливо-сладкого благоухания яблок, груш, тыкв и прочих даров матушки-земли в воздухе ощущался запах сырости, гниющей травы и отчаяния. И если бы у холода был собственный аромат (с нотами мяты и сандала), я бы знал, где разбился целый флакон.

Присев на лавочку отдышаться (где моя молодость!), я обвел взглядом окрестности. В Отэм-холле я был впервые. Большой белесый особняк с темно-коричневой крышей, куда меня пригласили, находился в довольно сносном состоянии, пусть местами и обветшал. Фасад здания простой, без изысков, с «проплешинами». Он напоминал голову павшего в бою солдата, что нашел приют на одиноком холме. Или гриб с неказистой шляпкой на грязно-белой пухлой ножке. У нас было что-то общее: мы оба знавали лучшие дни, но все еще не сдавались.

— Ах, вот и вы! — вышел навстречу «юноша» лет сорока. Доживете до моих лет, этот возраст будет и вам казаться юностью. Это был Эрик Уоллес, умолявший наведаться к нему перед отбытием домой.

— Доктор, как же я рад, что вы к нам приехали, бросили все дела! Ваша практика известна на всю Англию. Прошу. — Хозяин рукой указал направление.

Я кивнул, не желая тратить время понапрасну. Только в старости начинаешь так ценить каждую минуту: прожитый впустую день будто целая книга, которая пойдет на растопку в печь, если не успеешь ее прочитать. Или спектакль, который дадут вне зависимости от твоего присутствия.

«Юноша» что-то долго и сбивчиво рассказывал, но с возрастом у докторов вырабатывается привычка отсеивать словесный мусор. По крайней мере, так работало мое восприятие. Хотя это не единственная приобретенная с годами способность. Со временем я стал поэтичнее.

Мы оказались в саду угасших красок. Удручающее зрелище: словно с человека срезали всю плоть и остались одни кости.

У облупившегося неработающего фонтана сидела пожилая женщина в черном закрытом платье, бархатной накидке, в шляпке с траурной вуалью.

— Это моя мать — Флоренсия Уоллес. Она перестала разговаривать. И зрение будто утратила тоже.

— Когда-то я знал одну особу с таким именем, — начал я в надежде разговорить хозяина. — Росли по соседству. Из маленькой озорной, но доброй девчонки получилась настоящая леди! Я был в нее влюблен, конечно.

Старый дурак, пора замолчать! Не вспоминал… так давно… зачем сейчас?

— У вас в семье кто-то умер? — бесцеремонно поинтересовался я у мистера Уоллеса.

— Три года как она потеряла мужа, а я отца.

Начал накрапывать дождь, и мы поспешили укрыться в доме.

Несмотря на потревоженную занозу в груди, при одном упоминании о Флоренс в душе ожил цветок. Я разволновался и, подарив себе минутку, сделал щедрый глоток предложенного вина. Но беспокойство отчего-то продолжало нарастать.

Чтобы не встретиться с хозяином взглядом, я посмотрел в окно. Глаза старика — открытая книга. Бездонная пропасть, жерло былых страстей, падений и передряг. Смотрящий может и не вынести всего, что там сокрыто. Вглядится — утонет ненароком.

Дождь стих. За окном начал собираться плотный туман. Белая мгла, не иначе. И эта, казалось бы, легкая, невесомая материя приближалась к дому с безжалостностью хищника. Она бесцеремонно поползла вверх по окнам, пытаясь пробраться внутрь дома. По стеклам пробежала мелкая дробь. Я вздрогнул.

Эрик Уоллес не заметил стука.

— Вы правда ее любили?

Ох, не к добру старому сердцу вспоминать все это…

— И Флоренс любила меня. Я просил ее руки…

Туман забирался все выше, закрывая свет, набирал силу, мощь. Казалось, еще чуть-чуть — и разобьет окно вдребезги.

— Флоренс была из богатой семьи. А мой отец сделал пару неудачных вложений и чуть не пустил нас по миру. Я отправился за границу в надежде выучиться на доктора, чтобы прокормить семью. Но едва уехал, как отец Флоренс захворал. Уйти, оставив дочь одну с невнятным будущим, он не мог.

Горло заскребло. Каждое следующее слово не хотело облачаться в звук, словно сам бес застрял в глотке и не давал языку шевелиться.

Осень делает меня меланхоличным. И болтливым, как оказалось. Старый дурак перетряхивает свое барахло.

— Пока меня не было, на горизонте появился богатый джентльмен и предложил себя в качестве потенциального мужа Флоренс.

Треск стекла. Оглушительный взрыв. Следом — град осколков. Они звенели на ветру, кричали. Это был крик мандрагоры! Россыпь хрустальной пыли заклубилась в помещении. Еще мгновение — и перед глазами замаячили стеклянные искры. Даже дышать и шевелиться теперь было опасно. Но никто, никто кроме меня этого не видел.

Глаза заслезились от такой-то пыли, и я опустил веки. Теперь ничего не вижу. Теперь хорошо.

— Помню письмо Флоренс, зачитанное до дыр. Она умоляла приехать и все исправить… А я…

— А вы?

— Ринулся на ближайший корабль, даже не собрав багаж. Едва сойдя на берег, без отдыха, загнал двух лошадей почти до полусмерти. Но не успел…

Оживший на благодатной почве воспоминаний о Флоренс цветок зачах. Его испепелила непроглядная осень в моей душе. Я снова убивал нашу любовь.

— Вы жалеете об этом?

— Много лет терзаюсь мыслью, что все сложилось бы иначе, если бы я тогда остановил венчание.

Я боялся пошевелиться, чтобы случайно не привести в движение стеклянную пыль. Замер, наблюдая, как в разбитые окна вползает туман. Бесшумной змеей преодолевает все препятствия. Плавно захватывает островок за островком подвытертого паркета, словно океан топит материки.

Служанка, которая переодевала миссис Уоллес после прогулки, привела хозяйку в гостиную.

Надо было вернуться в реальность. Я резко поднялся, стряхнув с плеч осколки (надеюсь, никто не заметил этого движения). Хрустальные кристаллы сделали реверанс на прощание, поблескивая на свету. Я подошел к женщине, которая ожидала в кожаном кресле, взял ее за руку в надежде установить контакт, но едва не выругался вслух, увидев на безымянном пальце… вместо кольца… застарелый ожог.

— Миссис Уоллес… — растерянно произнес я и замолчал на минуту. — Я — доктор Вильям Гарднер.

Осторожно, пытаясь не испугать почтенную даму, я приподнял вуаль. Передо мной сидела женщина, казалось, на доброе десятилетие старше меня. Впалые щеки, шершавый рот с небольшими заедами в уголках губ, глаза… глаза!

— Вы видите, мать даже не смотрит на присутствующих. Словно ей дано видеть насквозь!

Через пустующие дыры оконных рам в дом ворвался ветер. Захватив с собой пеструю мозаику осенних листьев, он разнес их по комнате. Одни заняли самые хорошие места, другим пришлось