Мальчик, который никогда не плакал - Василий Сергеевич Завадский

– Чем это ты занят? – прозвучало за спиной мальчика.

От неожиданности Женя выронил из непослушных, трясущихся рук полотенце с секретным ингредиентом. Десятки блестящих осколков россыпью разлетелись по линолеуму. Наливающиеся кровью глаза тётки Люды сканировали кухню в поисках дополнительных улик. Взгляд упал на одинокий кусок пирога. Из обильной мясной начинки, словно стразы, тётке Люде подмигивали плохо замаскированные, блестящие осколки стекла.

– Ах ты, выродок! Ты что, недоносок, мать родную схоронить вздумал? – бас тётки Люды звучал, как разогнанная турбина. Женя едва успел укрыть голову руками. Увесистая оплеуха не достигла цели. Женька кое-как уклонился. Неудавшаяся атака тётки Люды только подбросила поленьев в топку. Взбешённая женщина схватилась за первое, что попалось под руку – разделочную доску. Раздался глухой хлопок, словно на кухне взорвали пистон. Левое ухо Жени горело, а в голове, наверное, что-то лопнуло. От удара мальчик упал на пол, свернулся в позу эмбриона на холодном линолеуме. Брань его матери звучала в голове сдавленным эхом, будто бы Женю с головой погрузили под воду.

– А ну-ка жри! – невменяемая женщина размазывала набитый стеклом пирог о лицо сына. Острые осколки резали губы, царапали подбородок.

Запал женщины и не думал угасать. Схватив сына за ногу, тётка Люда потащила его по полу в сторону ванной.

– …вам дано ради Христа не только веровать в Него, но и страдать за Него, – неистово, словно мессия, декламировала Женина мать, перетаскивая брыкающегося сына через порог ванной. Щёлкнул выключатель. В тусклом свете «лампочки Ильича», рядом с гудящими водопроводными трубами, стояла накрытая крышкой тридцатилитровая выварка с дюжиной насверленных отверстий по всей окружности. В металлической крышке, там, где должна была быть ручка, находилось солидных размеров отверстие, наглухо забитое самодельной деревянной пробкой. В выварке слышалась возня: с яростным скрежетом что-то исступлённо пыталось продрать когтями металл.

– Нет! Мамочка, нет! – завопил Женя, зная, что его ждёт. Эту «процедуру» он проходил уже не раз. – Пожалуйста, мама! Только не Лариска!

Мальчик забился из последних сил, словно попавший в капкан зверь.

– …ибо по мере, как умножаются в нас страдания Христовы, умножается Христом и утешение наше, – игнорируя мольбы сына, женщина выдернула заглушку из выварки.

Наступив сыну на пах, тётка Люда засунула едва начавшие заживать пальцы Женьки между приоткрытой дверью и дверной коробкой. Когда-то его папа так колол грецкие орехи.

–…и так переноси страдания, как добрый воин Иисуса Христа, – женщина рывком прикрыла дверь. Раздался влажный хруст, сменившийся гортанным криком, который никак не мог принадлежать ребёнку.

Обмякшая кисть Женьки выпала из дверных тисков. Часть косяка и завес окрасились в красный. Покрытые струпьями старые раны вскрылись, как замёрзшая река по весне. Из раздутых пальцев капала алая кровь, оставляя густую россыпь клякс на кафельном полу. Скрежет внутри выварки стал яростней. Женин вопль встревожил крысу.

– Она давно не ела, – тётка Люда, не убирая ногу с Жениного паха, сунула искалеченную руку сына в чёрное жерло выварки.

Пульсирующие от боли пальцы мальчика непроизвольно нащупали жёсткий, слипшийся от крови мех, кожистый, толстый, словно трос, хвост.

– Bon appetite, Лариска! – выкрикнула тётка Люда и ударила по выварке стоявшим рядом металлическим совком.

Загремел страшный колокол. Оглушённая, взбесившаяся крыса заметалась по выварке. Словно по мясному канату, тварь взбиралась по детской руке. Впивалась острыми коготками в кожу, вгрызалась зубами в плоть. Добиралась до локтя, просовывала окровавленный нос в щель между Жениной рукой и крышкой. Падала ниц. Страшный цикл повторялся снова и снова. А чуть позже, когда животное успокоилось, по вентиляционным шахтам пронёсся душераздирающий детский вопль, растворившийся где-то под стропилами чердака, пугая голубей и тревожа бездомных кошек. Лариска, жадно слизывая кровь, начала жрать мягкие пу́чки искалеченных пальцев.

***

И Женька пропал. Пропал не так, как пропадают альпинисты в горах, или как исчезают старые коты, очевидно, уходящие умирать. Даже не так, как грибники в лесу. Нет. Он скорее пропал, как пропадает пазл мозаики за диваном: все знают, что он где-то есть, что он непременно найдётся. Вот только, нужен ли он будет кому-нибудь, когда мозаика переедет на чердак дачи, а дети вырастут?

Каникулы закончились, ноябрьские ветры уже успели обглодать заиндевевшие деревья, в квартирах дали отопление, а Женька не появлялся ни в школе, ни во дворе. Пашка, как единственный друг, единожды пытался позвонить Жене на домашний. Скорее, для очистки совести. Так сказать, «отметиться». «У Жени ангина», – дежурной фразой ответила тогда тётка Люда и бросила трубку, прежде чем Паша успел закончить банальное приветствие.

Иногда, поздними вечерами, сидя на подоконнике и зубря очередное высокопарное творение русского классика, Паша замечал детскую фигуру, бездумно прогуливающуюся по двору. В цигейке с затянутым, словно удавка, белым шарфом, в шапке с помпоном, ребёнок петлял среди голых деревьев, собирал жёлуди. Набивал ими варежки, будто обойму патронами, и отправлялся расстреливать кошек, греющихся на канализационных люках. Паша был готов поклясться сердцем матери, что это был Женька. Только у него была такая дурацкая шубка. Как-то раз, высунувшись в распахнутую форточку, Паша даже окликнул товарища. А ему хоть бы хны! Мальчуган в нелепой шубе продолжал терроризировать бездомных кошек, не обращая на Пашины оклики никакого внимания. В редкие вечера, когда Жене удавалось найти подходящую ветку потолще, одной – двум кошкам, не успевшим увернуться от хлёстких ударов мальчугана, крепко доставалось по тонким, пушистым спинкам.

А потом пропала Дина.

Мусоля в руке толстенный кусок докторской колбасы, Макс уже битый час искал своего питомца. Обшаривал все подворотни, дважды возвращался за гаражи, куда родителями настрого было запрещено соваться. Оббежал подъезды, насвистывая обветренными губами прерывистый позывной, словно осипший соловей. Оставалось только одно не исследованное место – вечно затопленный подвал третьего подъезда.

Спустившись по выщербленной лестнице к подвалу, Максим подпёр постоянно захлопывающуюся дверь лысым берёзовым веником, валявшимся рядом. Стянул с ушей шапку, чтобы лучше слышать. Вдруг Дина внутри? Может ей перебил лапу сосед-доброжелатель, или она угодила под мотоцикл и уползла умирать, забилась под водопроводные трубы и теперь жалобно скулит где-то в темноте, чуя скорую смерть. Максим не хотел думать о плохом.

Мальчик включил фонарик-брелок. Холодный луч заплясал на глубоких лужах с тухлой, коричневой водой. В нос били миазмы разлагающегося чрева подвала. Держа в одной руке кусок колбасы, а фонарик в другой, Максим, как канатоходец, балансировал на хлипкой импровизированной гати, сложенной из кирпичей и досок. Гнилой, скользкий штакетник был притоплен бурой водой.

– Дина, – громкий шёпот Макса разлетелся по тёмным коридорам. – Тю-тю-тю!

Где-то в недрах