Мальчик, который никогда не плакал - Василий Сергеевич Завадский

Ногти Женьки пестрели от лака всеми цветами радуги. Фиолетовый, красный, голубой. Иссиня-чёрный въелся в кутикулы. Нанесённый неумелой детской рукой, да к тому же кисточкой-помелом, лак действовал на тётку Люду, как красное полотнище на быка. Женька вжался в стул. Этому тореро не суждено выйти победителем из этой схватки.

– Мам, мы просто… – начал было оправдываться мальчик.

– Опять ты с этой Иркой-дыркой путался? Что, в дочки – матери играли?! – лицо женщины походило на забытый на подоконнике помидор.

– Мама, ей же восемь! – Женька держал оборону как мог. – Мы же просто играли. Мне-то что с этого лака, а Ирке хоть побаловаться есть с кем. Она ведь одна девчонка во дворе. Я, когда мыться буду, пемзой всё отдеру, – Женька сунул матери под самый нос руку с растопыренными, как веер, цветными ногтями. – Лак-то почти весь отшелушился, смотри.

– А ты и рад потакать этой соплячке! – тётка Люда схватила сына мясистой клешнёй за тонкие пальцы. Начала заламывать. Раздался хруст сухостоя, какой бывает в лесу, когда пробираешься через валежник. Женька замычал от тупой боли. Вслед за пальцами последовала кисть. Рука мальчика выгнулась под неестественным углом.

– Господи, помилуй! Вырастила педераста, – пыхтящая, словно чайник, тётка Люда рывком стянула сына со стула и поволокла к разделочному столику, на котором среди розовеющей свиной убоины лежал молоток для отбивки мяса.

– Мама, пожалуйста, мамочка! Не надо! – Женька догадывался, что его ждёт. Он лихорадочно лягался ногами, сминая в кучу вытоптанный бежевый ковёр. – Мам, я больше не буду! Я буду с мальчиками играть!

– А ну, закрой пасть! – взревела тётка Люда. – Лариску взбесишь и меня заодно.

Женщина прислушалась. Из ванной донёсся слабый металлический скрежет. И без того большие глаза Жени теперь готовы были выпасть из глазниц. На секунду мальчик затих, но тут же забился в новых отчаянных попытках вырваться из цепких клешней матери, когда та, навалившись всем телом, прижала его руку к разделочной доске.

– Этот лак, мерзавец, ты долго не смоешь, – женщина занесла над кистью сына увесистую бучарду.

Прежде, чем мальчик успел понять, что происходит, тяжёлый, рифлёный боёк молотка с влажным хрустом упал на указательный палец. Лопнул ноготь. Бормотание пузатого телевизора заглушил Женькин крик, переходящий в сдавленное мычание. Такое, какое можно услышать в убойном цеху скотобойни. Молоток второй раз рассёк воздух. Жидко чавкнул средний палец. Тупая боль растекалась по дрожащему телу, словно ток неслась по нервам, пульсировала где-то глубоко в голове.

– Этот пальчик хочет спать, – тётка Люда вновь занесла бучарду. – Этот пальчик – прыг в кровать!

Молоток с ещё большей силой опустился на искалеченную руку. Разделочная доска пестрела алыми бусинами крови. Под расплющенными пальцами Жени растекались красные лужицы.

– Этот пальчик прикорнул, – обнажив медные зубные коронки, взревела тётка Люда и опустила окровавленный боёк на крохотный мизинец сына. – Этот пальчик уж заснул!

Женькино мычание превратилось в скулёж подбитого щенка. От боли мальчик прикусил обе щеки, давя рвущийся наружу вопль. Рот полнился вязкой, железной слюной. Глаза застелило пеленой тумана, а в голове, будто старый трансформатор, загудел обезумевший мозг. Женька терял сознание. Мальчик, обмякшей птичьей тушкой, выпал из объятий своей матери, рухнул на устеленный линолеумом пол. За окном сгущались навязчивые осенние сумерки, в стенах гудели водопроводные трубы, а из телевизора Леонид Каневский, из передачи «Следствие вели», что-то декламировал о домашнем насилии.

***

Тишину осеннего вечера разрывала оглушительная канонада. Женька выглянул в окно. На окраине двора, неподалёку от мусорных контейнеров, дворовая детвора жгла костёр. Глухие хлопки лопающихся желудей и каштанов сменялись свистом прогоравших, накрепко закрученных пробками бутылок от газировки. Тягучий, едкий дым от тлеющей сырой листвы тяжёлыми клубами перекатывался по двору. Через приоткрытую форточку в нос Жени ударил ни с чем несравнимый аромат. Запах осени, запах каникул.

В ход пошла тяжёлая артиллерия: Макс бросил в тлеющие угли обломки шифера, найденного, наверное, где-то за гаражами. Дина, заливаясь тонким лаем, носилась за Пашкой, беззлобно пытаясь схватить того за штанину.

Женька торопился. Октябрьские костры были своего рода ритуалом, знаменующим начало осенних каникул. Пропустить такое Женька никак не мог. Максима с его дружками он не боялся. В конце концов, там же Пашка, а Пашка – друг. Он заступится. Другое дело – Дина. Женя до одури боялся собак.

Плохо заживающие пальцы упрямо отказывались завязывать шнурки. Больше всего досталось мизинцу: по цвету и форме он теперь напоминал черничный рогалик с протёкшей начинкой. Под лопнувшими, частично слезшими ногтями чернели полумесяцы свернувшейся крови. Мать Жени наплела с три короба и школьным учителям, и соседям, что её сын-оболтус прищемил пальцы дверью маршрутки. Как ни странно, но в школе в эту ахинею поверили, но, по указу своей матери, Женя на уроки не ходил. Да и вообще не высовывался из дома без лишней надобности.

Женька взглянул на настенные часы. До прихода его матери со смены в магазине под лгущим названием «Выгодный» оставалось больше часа. Натянув на лоб нелепую шапку с красным помпоном, мальчик выбежал в прокуренный подъезд.

Вечерний двор встретил Женю ароматом тлеющей листвы, вороньим граем и утробным рыком Дины. Пёс, в полной боевой готовности, пуская из-под вислых щёк слюни и скаля зубы-иголки, преградил выход из подъезда. Хозяина рядом не было. Женька, вытаращив испуганные глаза, застыл словно вкопанный. На спине мгновенно выступила испарина. Лоб чесался под колючей шапкой. И мальчик, и зверь выжидали. Было очевидно, кто здесь охотник, а кто добыча. Женька осторожно шагнул назад. Дина в ту же секунду сделала короткий выпад к потенциальной добыче. Звонко пролаяла и, сморщив складчатую морду, вновь приняла боевую позу. Боязливо пятясь, не сводя взгляда с собаки, Женя медленно, шаг за шагом, скрывался в полумраке парадного. Гулко захлопнув за собой деревянную дверь, он понесся к своей квартире, перепрыгивая по несколько ступенек за раз. У Жени был план.

Мальчик подсмотрел идею в фильме «про Шурика». Скоро Дина уснёт. Решив не тратить драгоценное время на поиски снотворного, которого всё равно в доме не было, Женя засовывал битое стекло в кусок мясного пирога. «Дина заснёт мёртвым сном».

Стараясь не порезаться об осколки битой бутылки, тщательно маскируя каждое стёклышко в мясистом нутре выпечки, Женя с опаской поглядывал на часы. Скоро должна была вернуться мать.

Взведённым курком револьвера щёлкнула собачка в дверном замке. Из прихожей послышалось тяжёлое дыхание и шелест пакетов. Мальчик побелел. Сердце провалилось в желудок. Мать почему-то вернулась домой раньше.

– Сына! Грей маме ужин, – властно прозвучало из прихожей.

Женя