Проходите, раздевайтесь - Людмила Станиславовна Потапчук

И тут что-то у меня прямо в голове скакануло. Как будто туда пробрался Андроид и начал там, внутри, дергаться.

Нос заложен! Говорит в нос! Так вон чего!

И скакануло, видимо, не только у меня в голове. Потому что вдруг голос подала Калинка.

Зина, говорит. Так ты Зина! Зина, да?

И малышка медленно так к ней голову поворачивает, сморит, медленно кивает – ага, типа, да.

Лол, как я сразу не додумалась. Ну какая Зида. Зина! А я знаю, как я не додумалась сразу. Зина – это ж такая седая-суровая, еще постарше вон Поэтусовой бабки. А не вот эта мелкая. Не бывает таких маленьких Зин. Ну, может, и бывают, но редко, я точно ни одной Зины не знаю, чтобы ей меньше шестидесяти было.

С другой, думаю, стороны – мало ли, как чьи родители выеживаются. Калинку вон вообще Русланой назвали, и ничего. Ну, Зина. С кем не бывает.

А Зида, то есть Зина, покивала-покивала Калинке, а потом опять ко мне – медленно. И такая мне:

– Ты говорила, у тебя конфеты.

Ага, думаю, хитрая-мелкая, так ты не только по словечку можешь, ты вон как заговорила! Вот что конфеты могут сделать с человеком. Ну чего, обещание – оно и в Африке обещание, достала ей еще чупа-чупс. Останутся, думаю, мои братики сегодня без леденцов, ну ладно, потом другие куплю. Да и все равно один леденец только оставался, а им на двоих один дать – как войну начинать, на фиг надо, дураков ищите в зеркале.

И она важно так у меня эту чупа-чупсину берет, не цапает, как в первый раз, а так медленно. Ага, думаю, ты таки приручаешься, Маугли ты мое зелененькое, ну, ешь давай.

И вот она ест, чмокает, и даже вроде глазки эти ее волчьи немножко повеселели, или мне показалось. И другие мелкие как-то стали тоже подтягиваться, смотрят, перешептываются. Эх, думаю, знала бы, прикупила бы с полкило таких маленьких леденчиков в обертках, раздала бы всем. А то одной чупа-чупсы, а остальным ничего.

И вдруг Андроид мне в ухо как гаркнет!

Не, ну я всегда знала, что он ненормальный, но не настолько же.

Да и не то чтобы он гаркнул, просто сказал громко, громче, чем надо, и неожиданно еще. Но прямо в ухо!

Полицию, говорит, надо вызывать!

Ты, говорю, дурак, что ли. Вот на фига. Тебе же сказали – сейчас родители придут, и всех нас выпустят, и меня с вами. Чего в ухо орешь.

А он: чрезвычайная ситуация, надо позвонить в полицию. Никто не придет. Возможно, это террористический захват здания, и наших родителей уже взяли в заложники, и мы все тут заложники. Вот и бабушка Егора говорит – заложник, заложник, она что-то знает, от этого и нервничает. Надо срочно, говорит, незамедлительно сообщить в правоохранительные органы.

Очень мне, конечно, захотелось ему сообщить, кто он такой есть и куда ему идти со своим гарканьем в ухо и со своей полицией. Но как-то вдруг вспомнилось, как он мне бутылку с водичкой совал, когда я расплакалась. Думаю – ну чего ему говорить, не поймет же все равно, да и жалко его как-то.

А еще тут Калинка: а давайте, говорит, позвоним, хуже не будет точно.

И Поэтус, конечно, как верный рыцарь, тут же за телефон. Ну давай, ага, давай, выделывайся перед ней, думаю.

Оборачиваюсь к Зине – а нету Зины. Мелкие другие тут крутятся, в глаза заглядывают, ну я ж говорю, они вечно на меня гроздьями лезут, а этой и нет. Э, говорю, ребят, а Зина-то где? А они только смотрят, типа не понимают, какая такая Зина.

Не, ну нормально? Дети среди бела дня теряются.

Стою, глазами хлопаю, слушаю Поэтуса. А он в свой телефон такое несет!

С другой стороны – а что бы я на его месте несла.

Мы, говорит, сейчас в поликлинике, четверо школьников, и еще дети, и моя бабушка. Нет. Нет! Не так! Мы не можем выйти. Да мы днем пришли! Двери закрыты! Тут еще дети. Я не знаю чьи! Не с нами! А если нас… А родители… А может, залож… террори… пожалуйста!

И еще какую-то хню несет.

Потом так телефон от уха убрал, посмотрел на него пару секунд и давай вопить прямо в экран:

– Да чтоб вас там всех!

Прямо как я после материного звонка.

Отвопился, отмолчался, потерпел наше с Калинкой тормошение и тогда только объяснил.

Ему, в общем, не поверили, что и неудивительно. Сказали – а что это вы, ребяточки, на ночь глядя в поликлинику залезли. А шли бы вы домой и дурью не маялись. Ах, двери закрыты, ай-ай-ай, а вы их подергать не пробовали? А от себя толкать? А мы, конечно, сейчас проверим, что за террористы поликлиничные такие, а вы, главное, там сохраняйте спокойствие и это, не балуйтесь.

Потом немного поржали и трубку положили.

И такой жалкий вид у этого Поэтуса стал – я аж пожалела, что мало чупа-чупсов захватила. Такой, блин, ребеночек, хоть конфеткой утешай. Ну ты не это, говорю, не сильно удивляйся, они просто подумали – подростки балуются, давай, может, я позвоню. Или давай, может, твоя бабушка. Хотя она, конечно, это, ну, расстроена, но вдруг, что мы теряем-то.

Просто мне почему-то очень хотелось его утешить.

И он на меня вылупился как на говорящую лошадь – ааа, разговаривает! Но номер на телефоне набрал и бабке своей сунул.

Только она, кажется, еще хуже сделала. Как давай кричать – помогите, помогите, заперли нас, тут чертовщина, чертовщина! Полиция! Помогите!

Потом замолкла, задышала тяжело – видимо, полицейские опять трубку бросили.

И еще Поэтус говорит – ну, по крайней мере, мы попробовали.

И что-то такая у меня внутри стала пустота, хоть саму себя утешай чупа-чупсом. Нет, не то чтобы я всерьез на полицию рассчитывала, но, видимо, заразилась от Поэтуса энтузиазмом, а тут меня по голове бабахнули. И стою я такая бабахнутая.

И тут Калинка как заорет: папа!

Егор. Кобыла, курица и бардак

– Папа! – кричит Калинка. И вскакивает, и бросается бежать.

Я тоже вскочил, конечно. И зачем-то за ней рванул. Смотрю – самый настоящий отец Калинки идет по коридору.

И что-то в нем сильно не так. Что-то в нем ужасно мешает порадоваться тому, что вот