Джим Батчер - Белая ночь

Следом за отчаянием навалился страх. Я лежу парализованный, а меня окружают неописуемые чудовища. Еще пара секунд, и они накинутся на меня. Я лежал лицом к проему, и хотя реальные события происходили за моей спиной, я видел, что все, абсолютно все попадали на землю, оставив проход незащищенным. Вампиры, невольники, смертные воины — все пали.

Потом настала очередь скорби. Мёрфи. Карлос. Я обрек их обоих на гибель.

Впустую. Все впустую.

Рядом со мной лежал на земле Марконе, и рядом с его бессильно откинутой в сторону рукой продолжал свой отсчет секундомер. Стрелка быстро перемещалась по кругу, и таймер на заряде пластита, лежавшего в десятке футов от нас, делал то же самое.

И тут я все понял. Это все дело рук Витторио Мальвора. Это жуткое, парализующее варево из самых темных сторон человеческой души лил в нас щедрым потоком именно он — подобно тому, как Рейты внушают страсть, Мальвора — страсть, а Скави — отчаяние. Витто переплюнул их всех. Он собрал самое гадкое, что есть в человеке, и обратил это в отравленное, смертельное оружие.

И я ничего — ничегошеньки — не мог сделать, чтобы помешать ему.

Я лежал, глядя на циферблат часов Марконе, и думал, от чего мы все-таки погибнем: от зубов вурдалаков или взрывчатки?

Глава СОРОК ПЕРВАЯ

Где-то между 1:34 и 1:33 бегущая в обратном направлении стрелка вдруг остановилась. Или мне так показалось. Однако через несколько секунд стрелка дернулась еще на одно деление назад, и щелчок анкера показался мне гулким ударом. Я лежал, глядя на секундомер, и единственное, что меня занимало — это то, как забавно реагирует мой рассудок на неотвратимо надвигающуюся смерть.

А потом я подумал, что у меня еще осталось достаточно воли, чтобы думать о чем-нибудь поважнее, чем ужас и отчаяние. Может, это вовсе так я реагировал на неминуемую смерть: отрицанием и эскейпистскими галлюцинациями.

— Не совсем так, хозяин мой, — послышался голос Ласкиэли.

Я заморгал, и это движение вышло куда более добровольным, чем секунду назад. Я сделал попытку оглядеться по сторонам.

— Не пробуй, — немного встревожено посоветовала Ласкиэль. — Ты можешь повредить себе что-нибудь.

Какого черта? Она что, ухитрилась каким-то образом замедлить время?

— Время не существует, — твердо заявила она. — Во всяком случае, в том смысле, в котором ты привык о нем думать. Я просто на время ускорила процессы в твоем сознании.

Секундомер бубухнул еще раз: 1:32.

Ускорила мой мозг. Что ж, логично. В конце концов, обычно мы используем не более десяти процентов его мощности. Никто не говорил, что его нельзя использовать более эффективно. Но, разве что…

— Да, — подтвердила она. — Это опасно, и я не могу поддерживать такой режим долго без риска причинить необратимый ущерб.

Я решил, что Ласкиэль собирается сделать мне предложение, от которого я не смогу отказаться.

Голос ее сделался резким, сердитым.

— Не валяй дурака, хозяин мой. Если ты исчезнешь, исчезну и я. Я просто пытаюсь дать тебе совет, который позволил бы нам выжить.

Ага, еще бы. И по странному совпадению, не касается ли этот совет монеты у меня в подвале?

— Почему ты проявляешь в этом вопросе такое упрямство, хозяин мой? — поинтересовалась Ласкиэль звенящим от досады голосом. — Взяв монету, ты не превратишься в раба. Это не лишит тебя возможности делать выбор.

Ну, поначалу нет. Но в конце концов я окажусь рабом настоящей Ласкиэли, и она это прекрасно знала.

— Не обязательно, — возразила она, и в голосе ее послышались умоляющие нотки. — Можно ведь достичь какого-то взаимопонимания, компромисса.

Конечно, если я с готовностью пойду навстречу всем ее предложениям, она не будет воображать, это уж точно.

— Но ты останешься жив, — настаивала Ласкиэль.

Какая разница, ведь монета погребена под толстым слоем бетона у меня в лаборатории…

— Это не препятствие, хозяин мой. Я могу подсказать тебе, как связаться с ней за считанные секунды.

Бубух: 1:31.

Позади что-то громыхнуло. Шаги. Вурдалаки. Они приближались. Я видел лицо Марконе — не целиком; та часть его, которую я видел, исказилась в муке под гнетом психического прессинга Витторио Мальвора.

— Прошу тебя, — настаивала Ласкиэль. — Пожалуйста, позволь мне помочь тебя. Я не хочу умирать.

Я тоже не хотел.

Я закрыл глаза в ожидании очередной секунды.

Бубух: 1:30.

Это потребовало от меня изрядной воли и еще больше сил, но я ухитрился прошептать вслух: — Нет.

— Но ты умрешь, — с болью в голосе произнесла Ласкиэль.

Что ж, это должно было случиться рано или поздно. Правда, не обязательно сегодня ночью.

— Тогда быстро! Во-первых, ты должен ясно представить себе монету. Я могу помочь тебе…

Не так. Она могла помочь мне и без этого.

Молчание.

Бубух: 1:29.

— Я не могу, — прошептала она.

Мне казалось, что может.

— Я не могу, — повторила она. — Она этого не простит. Она не примет меня обратно в… просто возьми монету, Гарри. Возьми монету. П-пожалуйста.

Я стиснул зубы.

Бубух: 1:28.

— Нет, — повторил я.

— Я не могу этого сделать для тебя!

Неправда. Она уже частично оградила меня от внушения Мальвора. Собственно, для нее ситуация была проста: она могла сделать больше, чем уже сделала. Или могла не делать ничего. Выбор оставался за ней.

Ласкиэль в первый раз за вечер явилась передо мной воочию. Она стояла на коленях. Вид у нее был… странный. Слишком худой, со ввалившимися глазами. Она всегда казалась здоровой, крепкой и уверенной. Теперь же ее волосы сбились в бесформенную массу, лицо исказилось от боли, и…

…и она плакала. Лицо ее пошло пятнами, и ей очень не помешал бы носовой платок. Она касалась ладонями моих щек.

— Это может тебя покалечить. Может повредить твой мозг. Ты хоть понимаешь, что это значит, Гарри?

Трудно сказать. Может, жить с поврежденным мозгом даже приятно. С детства люблю желе. И может, в той психушке, куда меня запрут, будет кабельное ТВ. Все лучше, чем если мои мозги слопают вурдалаки.

Мгновение Ласкиэль молча смотрела на меня, потом усмехнулась сквозь слезы.

— Это твой брат. Твои друзья. Вот почему.

Если мне удастся ценой поджаренных мозгов вытащить Мёрфи, Рамиреса, Томаса и Жюстину из той заварухи, в которую я их впутал, игра стоит свеч.

Она снова молча смотрела на меня.

Бубух: 1:27.

А потом на лице ее мелькнула почти детская обида, и она оглянулась через плечо. Потом снова повернулась ко мне.

— Я… — она тряхнула головой. — Она… тебя не достойна, — произнесла она очень тихо, словно сама себе не веря.