Глаз идола (сборник) - Блэйлок Джеймс

Над верхней ступенью сперва показался кривой наконечник зонта — раскрытого зонта, воздетого над головой осмеянным Фробишером бродягой. Каким бы загубленным ни выглядел этот зонт, мне всё же удалось признать в его измочаленном стержне кусок бамбука, почерневший от времени и непогоды. А внизу, у ручки, которую сжимала широкая бледная ладонь, болталось на позеленевшей латунной цепочке то, что прежде было крошечной высушенной головой; теперь амулет представлял собою лишь голый череп, пожелтевший и исцарапанный, с единственным ошметком темной плоти, еще липнущим к костяному выступу скулы.

Никто из нас не смог сдержать крика. Пристли повалился на спинку кресла, а Сент-Ив, напротив, привстал в нетерпеливом ожидании. Все мы знали, как бы бредово и невообразимо это ни звучало, чем было это «нечто», поднявшееся по лестнице нашего клуба в тот дождливый апрельский день. Как и описывал официант, глаза посетителя прятались за очками с закопченными стеклами, а облачением он походил на огородное пугало, наряженное в странный набор выброшенных за ветхостью вещей, которые, совершенно очевидно, некогда носились людьми в самых отдаленных уголках света: арабские штаны с напуском, рубаха-мандалай[32], деревянные голландские башмаки, мятая фетровая шляпа. Белый с голубыми прожилками подбородок выражал яростную решимость, а рот ритмично открывался, как у морского угря, с шипением втягивая и выталкивая воздух. Посетитель поднял свободную руку и, сорвав с носа очки с закопченными стеклами, тем же широким жестом швырнул их о стену, где те разлетелись вдребезги, осыпав оторопевшего Айзекса мелкими осколками.

В правой глазнице незваного гостя сиял огромный ограненный рубин: зеркальная копия того камня, что лежал сейчас перед Сент-Ивом. При этом рубин излучал свечение, словно живой, тогда как левая глазница оставалась пуста — совершенно гладкая, она была черна как ночь. Одолев последнюю ступень, посетитель застыл неподвижно — только грудь вздымалась, хрустя от натуги. Медленно и спокойно, он по очереди обвел всех нас взглядом (если это слово здесь уместно), а потом остановил его на игравшем бликами рубине на столе. Рука его дрогнула. Пальцы разжались, и зонт Билла Кракена полетел на пол; нижняя челюсть подвязанного черепа тут же отскочила, усеяв паркет полудюжиной мелких желтых зубов. Вся осанка посетителя сразу выправилась, словно зрелище драгоценного камня явилось для него целительным эликсиром; подняв тяжелую руку, он вытянул дрожащий палец, указывая на свою цель, и сделал еще два шаркающих шага. Не осталось ни малейших сомнений в том, что именно ему нужно. Никаких сомнений.

Что до меня, я не задумываясь отдал бы ему рубин: пусть забирает то, за чем явился. В подобных обстоятельствах едва ли стоило преграждать ему путь. Сент-Ив придерживался того же мнения. Он даже кивнул на камень, будто призывая идола (хватит ненужных экивоков, именно идол нас и посетил) сгрести со стола свое добро. Фробишер, однако, предпочел воспротивиться. По правде говоря, не могу его в том винить. Табби ведь не было с нами на Яве двадцать лет назад, он не видел жуткого идола в кругу камней и не мог подозревать, что лежащий на полу сломанный зонт ранее принадлежал Биллу Кракену и был брошен среди змей и диких орхидей на затерянной в джунглях прогалине, словно в обмен на бесценный и гибельный драгоценный камень.

В тот миг Табби безрассудно шагнул вперед и выкрикнул что-то в равной степени несуразное — насчет порки плетью на крыльце клуба и опыта своих странствий в буше. Бледная ручища в голубых прожилках одним стремительным взмахом — р-раз! — вышибла дух из старины Фробишера, закрутив его, точно вылепленного из папье-маше, над журнальным столиком. Там-то бедолага и остался лежать, лишившись чувств.

В ответ на это Сент-Ив разыграл свой козырь. «Доктор Нарбондо!» — воззвал он и выпрямился, разглядывая идола, который замер в задумчивости, сраженный приливной волной давних, полустертых воспоминаний. Пристли корчился в кресле, дергая себя за густую седую бороду. До меня донесся его изумленный шепот: «Нарбондо!», словно немощное эхо изобличения.

Идол таращил на профессора свой единственный глаз; мраморные губы его дрожали, тщась заговорить, тщась крикнуть.

— Н-н-н-н… — наконец простонал он. — Н-н-нар… Н-нарбондо!

Лик идола ужасно исказился, отражая невероятное напряжение.

Доктор Нарбондо! Это казалось невозможным, даже нелепым, однако дело обстояло именно так. Он потянулся вперед, скребя воздух руками, еще на шаг приблизился к рубину, к этому «глазу идола». Бледная ладонь легла на край стола, заставив стаканы танцевать, и бутыль Пристли опрокинулась, заливая полированное дерево кроваво-красным портвейном. Дождь и ветер взвыли за окнами, пламя большого камина полыхнуло в дымоходе. В глубине рубина вспыхнул отблеск живого огня, разбросавший алые искры отражений по лицу Нарбондо и озаривший хрустальный графин, на три четверти еще полный янтарного напитка, манящим розовым свечением.

Рука Нарбондо поползла к драгоценности, но его единственный глаз всё же был скошен на стоявший рядом графин. Неловко двигая непослушными пальцами, он попытался подцепить ими рубин и, уронив, издал тоскливый, мяукающий, горловой стон. Тогда, с видом человека, который одолел крутой и сложный подъем на неприступный утес, одержал верх над неоглядной бездной и был вознагражден открывшимся ему видом на Эльдорадо, на Шангри-Ла[33], на райские кущи, Нарбондо ухватил дрожащей рукой графин «Лафройга» и с возникшим на лице подобием широкой улыбки поднял его, а затем ловким щелчком ногтя большого пальца лишил пробки.

Очевидное намерение Нарбондо привело Хасбро в полнейший ужас. Он сгреб со стола неиспользованный стакан Пристли, пробормотал: «Позвольте помочь вам, сэр!» и, завладев графином, плеснул на добрый дюйм и протянул стакан застывшему с разинутым ртом Нарбондо. Я почти ожидал увидеть, как Хасбро отлетит в сторону и рухнет на пол рядом с бесчувственным телом Фробишера, но не тут-то было. Нарбондо медлил, собираясь с мыслями; лоскутки и ошметки европейской культуры и цивилизованного обращения поднимались к нему из невообразимых глубин. Наконец он степенно кивнул Хасбро, принял предложенный стакан, быстрым вращательным движением колыхнул в нем виски и, единожды пронеся под ноздрями, опрокинул в себя.

Долгий, прочувствованный вздох покинул его гортань. Нарбондо продолжал стоять без движения, с откинутой назад головою, и медленно шевелил губами, смакуя торфянистый, приятно отдающий дымком привкус. И Хасбро, само воплощение безупречного слуги, плеснул ему в стакан еще солидную порцию, а после заткнул графин пробкой и водрузил в центр стола. Вслед за этим он поднял упавшее кресло Фробишера и жестом пригласил присаживаться. Нарбондо отвесил ему еще один царственный кивок и, переводя взгляд с одного лица на другое, опустился в это кресло с видом пилигрима, возвратившегося домой после невыносимо долгой дороги.

Так заканчивается эта история, в самом начале которой я обещал поведать о самом, вероятно, немыслимом приключении из всех, что выпали на долю Лэнгдона Сент-Ива, его слуги Хасбро и мою собственную. На ужин, как я и надеялся, нам подали те чудесные отбивные, а графин виски оказался осушен еще до наступления темноты. С пылом подлинного ученого Сент-Ив описал нам, как годами по крупицам собирал сведения о таинственном докторе Нарбондо и как мало-помалу пришел к осознанию: причудливо окрашенный мраморный идол в джунглях вовсе не был камнем. Мы видели на поляне окаменевшее тело самого Нарбондо, сохраненное туземными шаманами и знахарями при помощи его собственных снадобий и сывороток. Глаза доктора, обращенные в желе, были ими удалены и заменены на драгоценности, благодаря оптическим свойствам огранки которых доктору повезло сохранить некое подобие зрения. Так Нарбондо и провел без малого две сотни лет, стоя в окружении священных монолитов и принимая подношения от жреца племени пиватин, пока не наступил тот судьбоносный день, когда Билл Кракен выломал ему глаз наконечником своего зонта. Мистическое возвращение доктора к жизни и его томительно долгое, отнявшее многие годы путешествие на запад сами по себе могли бы лечь в основу длинной и запутанной повести, как и история поисков утраченного рубина Сент-Ивом, которые в итоге привели профессора в лавку древностей близ галереи Тейт, где он и выкупил камень за два фунта шесть шиллингов. Хозяин лавки был уверен, что расстается всего лишь с куском цветного стекла, пусть и затейливой формы.