Глаз идола (сборник) - Блэйлок Джеймс

— Суньте наглеца в мусорный бак — и дело с концом, — отрезал Фробишер. — И принесите нам графин виски, если не в тягость. «Лафройг». Да захватите свежие стаканы.

— Лед подать? — переспросил официант.

Не прекращая жевать сигарный окурок, Фробишер испепелил его взглядом:

— Только чертов виски… И передайте своему буяну, что в три часа ровно Табби Фробишер надерет ему зад прямо на крыльце клуба своею плетью, если этот прохвост так и будет шляться поблизости. Это дает ему… — сверился Фробишер с часами, — около шести с половиной минут форы.

— Передам, сэр, и в точности. Но этот субъект глух как камень, насколько я смог понять, и носит очки с закопченными стеклами, так что, вполне вероятно, еще и слеп в придачу. Угрозы не помогли нам его урезонить.

— Да что вы такое говорите? — вскричал Фробишер. — «Урезонить», кто бы подумал! Так урезоньте же его — или, ей-богу, я сам этим займусь и буду резонить всю дорогу отсюда до Челси! Но сначала тащите сюда виски. Я ведь упомянул о чистых стаканах?

— Да, сэр, — чинно кивнул официант и зашагал прямиком к бару.

— Так насчет того рубина… — процедил Фробишер, откидываясь в кресле и выдергивая новую сигару из внутреннего кармана. — Сколько за него дали?

— Чуть более двадцати пяти тысяч, — ответил Сент-Ив и покосился на Хасбро, ожидая услышать подтверждение своим словам.

— Двадцать пять тысяч шестьсот пятьдесят фунтов, сэр, — уточнил полковник.

Фробишер тихо присвистнул.

— А всего пару недель спустя на торгах в аукционном доме «Сотби» эта сумма выросла едва ли не вдвое, — добавил я. — После чего, по моим подсчетам, камень еще с дюжину раз менял владельцев. Приходится признать, никто не жаждал оставить его у себя надолго. В свое время рубин принадлежал Исидору Персано, а ведь всем хорошо известно, чем кончилось то темное дело[31]. Позже его приобрела леди Бретуэйт-Лонг, чей муж, если помните, совершил целую серию кровавых убийств близ вокзала Ватерлоо.

— И не забудьте о Престоне Уотерсе, ювелире, — встрял Пристли и явственно передернул плечами; не иначе, вспомнил о кошмарной судьбе, что постигла того самого ювелира из Найтсбриджа, который отсчитал нам за камень двадцать пять тысяч фунтов.

— Если вас интересует мое мнение, эта вещица проклята, — подытожил я, сгребая со стола ненужную утварь, чтобы расчистить место под только что принесенный графин шотландского виски.

Тяжко вздыхая, Фробишер плеснул по доброй порции в четыре стакана.

— Благодарю, но я всё же воздержусь, — поднял ладонь Пристли, стоило Табби поднести горлышко наклоненного графина к пятому стаканчику. — Уж лучше глотну еще немного этого портвейна. Виски разъедает мне горло, рвет в клочья. Единственный глоток заставит меня целую неделю питаться хлебным мякишем, размоченным в молоке.

Фробишер кивнул; без сомнения, его только обрадовал отказ Пристли присоединиться. Подняв стакан, он втянул в себя немного виски и с выражением полнейшего блаженства на лице покатал напиток во рту.

— Вот то, что нужно! — расслабившись, выдохнул он. — Если что-то и способно выманить меня из буша, то уж точно не золото и не женщины, верно вам говорю. Нет, сэр! Не золото и не женщины…

Я предположил, и не без оснований, что роль приманки для Табби Фробишера подошла бы разве что виски, но сам он не получил шанса подтвердить или опровергнуть эту мою догадку. Моими же стараниями.

— Как вы думаете, профессор, где рубин пребывает теперь? — поспешил я спросить, едва пригубив свою порцию скотча. — Вернулся ли он в музейную экспозицию?

— Вообще говоря, музей от рубина отмахнулся, — покачал головою Сент-Ив. — Его предлагали в дар, но музейщики ответили отказом.

— Дурачье! — фыркнул Фробишер. — Не может такого быть, чтобы они купились на нелепые россказни про мумбо-юмбо с проклятием. Только не чертов музей!

Сент-Ив развел руками:

— Нельзя отрицать, что камень всё же стоил им массы неприятностей: вооруженный грабеж, убийство и прочее… Вполне вероятно, они приняли человека, предложившего им рубин, за любителя глупых розыгрышей. Готов поверить, что они не рассматривали предложение всерьез.

— А я готов спорить, что их охватил страх, — вмешался Пристли, который сам проникся суеверным трепетом перед драгоценным камнем за годы, минувшие с нашего возвращения. — Давно уже жалею, что мы не похоронили этот чертов рубин вместе с Кракеном. Помните тот жуткий стон в джунглях? Это кричали не какие-то там каннибалы.

Хасбро приподнял бровь.

— И кто же, по-вашему, кричал, сэр? — спросил он тоном вышколенного дворецкого, словно предупреждая: любой ответ покажется сейчас и глупым, и никчемным.

Уставившись в свой стакан, Пристли пожал плечами.

— Я предпочитаю верить, — ответил вместо него Сент-Ив, философ до мозга костей, — что это стонали сами джунгли. Ведь мы выкрали частичку их сердца, откололи себе на память кусок их души. В тот самый момент меня охватило то ощущение ужасного проступка, какое завладевает мною всякий раз, когда при мне сносят прекрасное здание или пилят величественное дерево… которые, возможно, повидали смену десятков королей и за долгие века впитали их историю и славу… Улавливаете мысль?

Хасбро кивнул. Мне было ясно, что он тщательно взвешивает такую возможность, рассматривая ее с разных сторон. Пристли погрузился в собственные размышления, вроде бы почерпнутые из бутыли портвейна, но мне показалось, что он склоняется к той же точке зрения; вот только Пристли при всем желании не смог бы высказать ее столь ясно и даже поэтично. Хотите добраться до сути — положитесь на профессора.

— Чепуха! — отрезал Фробишер. — На вашем месте я выковырял бы оба камня, вот что я сделал бы. Представьте, что этих рубинов два. Идеальная пара! — Он сокрушенно помотал головой и тихо добавил: — Да, сэр… Я отдал бы свой пенсион за возможность хотя бы раз глянуть на этот рубин. Одним глазком.

Едва заметная и, быть может, чуть печальная улыбка вновь возникла на лице Сент-Ива. Он сунул руку во внутренний карман пиджака, вынул оттуда табачный кисет и, развернув, вытряхнул на ладонь шарик из папиросной бумаги размером с пару грецких орехов. Внутри обнаружился драгоценный глаз идола — тот самый.

Фробишер с криком вскочил на ноги; кресло отлетело в сторону и с глухим стуком завалилось на ковер. Дремавший у камина Айзекс вздрогнул, поднял голову и посоветовал Фробишеру проваливать куда подальше. Но тот, потрясенный хладнокровием Сент-Ива и размерами лежавшего на краю стола великолепно ограненного рубина, алого, как жидкая кровь, и сверкавшего пламенеющими искрами отсветов, не слышал ничего. Приоткрыв рот, Фробишер навис над камнем, мысленно прощаясь с пенсионом.

— Но как же… — начал было я, пораженный ничуть не меньше Табби. Пристли отшатнулся, словно перед ним вдруг возникла готовая к броску змея, и закусил чубук трубки так, что лязгнули зубы.

Где-то внизу дико закричали. По ступеням, приближаясь, затопали бегущие ноги. Что-то треснуло, с силой врезалось в стену. Затем, как ни странно, с лестницы до нас докатился (и полетел дальше) настоящий воздушный поток, — так, словно внизу кто-то распахнул двери, впуская внутрь мощный порыв ветра.

Но самым поразительным — тем, что заставило всех нас забыть о драгоценности и обернуться в замешательстве, глядя, как по стене у лестницы медленно поднимается чья-то тень, был не столько сам ветер, сколько его незримая внутренняя природа и несомые им запахи.

Нет, то вовсе не был хорошо знакомый всем нам холодный сырой бриз, поддувавший с Бейкер-стрит. Лондоном сейчас даже не пахло. То был муссон, долетевший сюда с затерянной где-то в джунглях реки — теплое, волглое дуновение, насыщенное ароматами цветущих орхидей и гнилостными испарениями почвы. Оно живо напомнило и о неспешном плеске крокодилов, сползающих в воду с болотистых берегов, и о пестрящем, беззвучном скольжении тигра в далеких зарослях. До жути неторопливо над ступенями восстала чья-то тень; она неумолимо и целеустремленно приближалась, с трудом переставляя тяжелые, будто каменные ноги: шарк, шарк, шарк… И в этом скрежете, в глубинах его и в отзвуках явственно слышались отдаленные крики нездешних птиц, беззаботный щебет обезьян, качающихся на вершинах тропических деревьев, раскатистый рык пантер… Всё это и еще многое другое, вызванное единственным порывом ветра и неспешным скольжением растущей тени, промелькнуло в нашем воображении за этот продолжительный, тягостный миг ожидания.