Берег ночью. Сборник малой прозы. - Мария Семеновна Галина

- Остановимся здесь. - Он скинул с плеч пожитки. - Скоро стемнеет. А тут можно разжечь костер. Звери боятся огня.

- А если это люди? - прошептала Мэри.

- Тогда нам не поможет ничто.

Но Мэри продолжала стоять, вздрагивая всем телом и озираясь по сторонам. Она и сама сейчас напоминала испуганное животное.

- Гляди, Мэри, гляди!

Гигантская бабочка кружилась над ладонью Арчи, потом села, складывая и вновь расправляя тусклые надкрылья.

- Она тебе подмигивает.

На нижних крыльях насекомого, ярко алых, то проступали, то исчезали два ярких синих глаза.

- Ох! - восхищенно произнесла Мэри.

- Это совка, - проговорил отец Игнасио, борясь с подступающей к горлу тошнотой. - Moma, гм… agrippa gigas, гигантская совка…

- Она вам не нравится, отец Игнасио? - с удивлением спросила Мэри. - Такая красивая!

- Не люблю насекомых. Даже бабочек. Кстати, туземцы ее тоже не жалуют. Это из-за вот этих пятнышек на верхних крыльях, похожих на черепа, видите? Считается, это душа мертвеца, она следует за теми, кто принял ее последний вздох…

- Томпсон! - в ужасе воскликнула Мэри.

Бабочка спорхнула с руки молодого человека, двумя ленивыми взмахами крыльев пересекла поляну и, ныряя в пятна света и тени, поплыла прочь…

- Это Томпсон, я знаю… Он идет за нами… это он… Мы его похоронили, а он следует за нами! Зачем, Арчи, зачем!

- Мэри, это же просто бабочка! Я только хотел тебя порадовать! Мэри плакала, закрыв лицо руками.

«Еще час, - думал он, - ну полтора, и Арчи его сменит, и можно будет наконец поспать». В голове кто-то бил в медный котел. Бум… бум…

Кровь, это кровь шумит в ушах. Вечный шум, приливы и отливы, повинующиеся толчкам аорты. Систола-диастола, систола-диастола… Предсердие, желудочек… предсердие, желудочек…

Кровь, отравленная лихорадкой.

Она несет свой яд к почкам, печени, легким, сонной артерии - и дальше, дальше, в мозг, в большие полушария, и серое вещество, пропитанное ядом, уступает власть древним как мир структурам, которые только и ждут, чтобы взять верх, плодить чудовищ, населять ими мир, полный тьмы, шорохов, ночных звуков, первобытной торжествующей слизи.

Глаза.

Повсюду, среди ветвей, мерцающие зеленоватые огоньки.

«Ночные бабочки, - подумал он, - у них большие глаза. Большие глаза у маленьких тварей. Это они скопились повсюду, ползают по шершавым стволам, среди листвы, смотрят на него.

Бедные, глупые женщины, они боятся обезьян. Они боятся, что придут гориллы и утащат в лес, в свои гнезда, чтобы там, в гнездах, творить непотребное. Только маленький женский мозг, изъеденный тщеславием, может измыслить такую чушь. Это мертвецы идут за ними следом, распространяя повсюду гнилостный и влажный запах земли, темные мертвецы с белыми глазами, надо было убить Мгеле, черного старика, это его рук дело, он пробрался в миссию, посланец чужих, враждебных сил, ненавидящих моего Бога, человекоядных сил, идолов, демонов, гнилых божков гнилой земли, он призвал дагора и вызвал из болот черных мертвецов с белыми глазами».

- Отец Игнасио, отец Игнасио! Очнитесь. Он, всхлипывая, разомкнул слипшиеся веки.

- Вот почему, - пробормотал он, - вот почему Господь оставил нас. Человек обречен. В каждом из нас, в каждом - смерть, ужас… везде, повсюду…

- Отец Игнасио! - Арчи присел рядом с ним на корточки, заглядывал ему в лицо. - Это лихорадка, это просто лихорадка. Вам надо отдохнуть.

- Да, - согласился он, - я, пожалуй, пойду лягу.

Он двинулся к своему ложу из веток, потом остановился.

- Глаза. Вы не видели глаз?

- Нет, - мягко повторил юноша, - это все лихорадка.

Отец Игнасио потряс головой, близоруко вглядываясь в полумрак. Систола-диастола. Систола-диастола.

- Что вас разбудило, Арчи? - спросил он.

- Не знаю, - молодой человек пожал плечами. - Вы вроде как вскрикнули. Или нет, не потому, это уже потом. Просто стало тревожно.

- Вы правы, - он поглядел туда, где спали женщины. Нет, не спали. Во всяком случае, одна из них. - Элейны нет.

- Это я виноват, - сокрушенно твердил Арчи. Лицо его заливали слезы.

- Я должен был бодрствовать всю ночь. А вместо этого я позволил вам в лихорадке нести вахту.

- Виноваты мы оба, Арчи.

Отец Игнасио охрип. Остаток ночи они кричали, звали, размахивали факелами, развели огромный костер - вон, листва на ближайших деревьях побурела от жара.

- Элейна, - бормотал Арчи, сжимая и разжимая пальцы. - Боже мой, Элейна… Ведь она могла просто отойти, ну, по надобности? Заблудиться.

- Она бы вышла к костру. Его видно издалека.

- Упасть, сломать ногу…

- Она звала бы на помощь. Нет, боюсь, увы, это какой-то крупный хищник. Из тех, что прыгают с дерева, сверху, и убивают одним ударом.

«Мы не там ищем. Дупла, расщелины, развилки веток - вот куда надо смотреть». Он представил белую окровавленную руку, свешивающуюся вниз, мертвое лицо, полускрытое листьями, остановившиеся глаза…

- Это они… - вдруг сказала Мэри. - Те, кто шел за нами.

- Обезьяны? - недоверчиво переспросил священник.

- Да! - истерически крикнула Мэри. - Обезьяны! Я их видела. Большие, черные. И у них такие страшные белые глаза. Это они забрали Элейну! Я боюсь, боюсь…

Она расплакалась.

- Ну, полно, - отец Игнасио обнял ее за плечи, - тебе померещилось.

- Нет, нет! Они шли за нами все время. Я видела их, видела, видела!

- Почему же раньше не сказала?

- Вы все мне не верите. Даже сейчас. Этот страшный Томпсон, он смеялся надо мной. Все вы смеялись!

- Что ты, Мэри, - мягко сказал юноша, - я никогда не смеялся.

- И ты тоже! - она всхлипывала, бледное лицо пошло красными пятнами. - Ты тоже! Я хочу домой, отец Игнасио, я хочу обратно в монастырь, мне страшно, я не хочу здесь…

- Э, - сказал священник, - да у нее истерика.

Он, кряхтя, наклонился и извлек из груды пожитков флягу.

- На вот, выпей.

Мэри глотнула и закашлялась. По ее щекам текли слезы.

- Не уйду отсюда, - Арчи покачал головой. Его платье было изодрано, руки и лицо исцарапаны ветками. - Она, может быть, еще жива, ранена, оглушена…

- Может быть, - устало согласился священник.

Таким мы рисуем себе рай. Буйная зелень, пятна света и тени, игры птиц в ветвях, дочеловеческий, пышный, невинный… На самом деле это ад. Он пожирает сам себя, непрерывное, бесконечное поглощение и возрождение из гнили, словно живая материя распадается на червей и насекомых и собирается вновь, чтобы слепить сидящую меж ветвей пантеру.

Мир, где нет постоянства.

- О чем вы думаете, отец Игнасио? - молодой