Александр Бушков - Королевство теней (сборник)

— На, гад, получи! Шпион!.. Лазутчик… Собака-крестоносец!.. У-ух, ты… а-а… Собака… Так ты драться? Да?.. По лицу, да? У-у… В нос… Я тебе скулу сверну!

Развернуться им было негде и они только беззубо тыкали друг друга кулаками, локтями, пинали ногами. Вокруг них витало туманное облако пыли.

— Со… ух! Собака! Шпион… Дурак… У-у, гад!..

Камил все же оказался сильнее, очутился наверху и прижал противника к земле.

— Сдаешься?

Мальчишка тяжело сопел.

— Пусти… — прохрипел он и вдруг, извернувшись, вцепился зубами в руку Камила.

Камил зарычал от боли и, резко стукнув мальчишку по затылку, выдернул руку.

— Ты… Ты что, бешеный? — губы у Камила обиженно запрыгали. Он еще раз для острастки заехал противнику по затылку и тут увидел, что из прокушенной обслюнявленной ладони сочится кровь. Он отпихнулся от мальчишки и, встав на ноги, прислонился к деревянной стенке навеса.

— Дурак зубастый, — всхлипнул он и вытер ноющую ладонь о рубашку.

Мальчишка приподнялся, словно чего-то не понимая, затем вскочил на ноги и пригнувшись, растопырив руки, застыл напротив него. Было в нем что-то страшное: яростные, совсем не мальчишеские глаза, по-звериному ощеренный рот, длинные, черные, блестящие волосы, спадающие на глаза… И одежда. Странная одежда — штаны, какие-то рыже-грязные, плотные, неизвестно из чего, и мохнатая, шерстью наружу, безрукавка, надетая прямо на голое тело.

Камилу стало не по себе.

— Чего уставился?! — крикнул он в лицо мальчишке и выпростал перед ним прокушенную руку. — На, посмотри на свою работу!

— Ну, все, — медленно, растягивая слова, протянул мальчишка, даже не посмотрев на протянутую к нему руку. — Непрошеным пришел — здесь тебе и зарытым быть! Как собаке. Молись своему Христу!

Он резко выхватил откуда-то сзади, из-за спины, кинжал и метнул его в Камила.

Камил вздрогнул. Жгуче запекло в левом боку. Медленно, со страшным предчувствием, он опустил глаза и увидел, что в стойке, между рукой и грудью, торчит кинжал. Его замутило.

— Ты… Т-ты ч-что… Т-того? — заикаясь, спросил он.

Вся поверхность его тела вдруг собралась гусиной кожей и покрылась холодным потом. Не глядя, он выдернул кинжал и почувствовал, как под рубашкой побежал теплый ручеек. Его еще сильнее замутило, он отбросил кинжал в сторону и медленно сполз по стойке на выбитую копытами подстилку из соломы.

Обычно после полудня, часам к двум, когда воздух густел от невыносимой жары, Йон-воевода со своими латниками перекочевывал из рощи на веранду “таверны Мамы-Разбойничихи”, где все от пуза пили холодно-терпкий, с погреба, компот. Но сегодня, после этого злополучного случая с Камилом (тетка Ага еще неделю назад просила, чтобы его, по приезду в село, Йон принял в свою ватагу, и обещала по этому случаю устроить пир-сабантуй с горами пирогов и реками компота), идти в “таверну” на кружку компота почему-то не хотелось. А если говорить точнее, то было просто совестно. Поэтому все разбрелись по лужайке, кто куда, и расселись под деревьями в тени.

Йон внешне сохранял полное спокойствие. Он, конечно, чувствовал на себе косые взгляды ребят — мол, устроил театральное представление, — но старался не подавать виду. Глупо в общем-то получилось. Но что он теперь мог поделать?

И все же кое-что, чтобы хоть как-то попытаться уладить отношения с Камилом, Йон-воевода предпринял. Вслед за ним он послал Стригу с его отрядом лазутчиков, чтобы они проследили, куда он направится, что будет делать в роще, и по его возвращении вовремя предупредили отряд. Может быть на обратном пути просьба тетки Аги как-нибудь и утрясется…

Нарочный от Стриги вынырнул из кустов неожиданно быстро, и Йон вздрогнул.

— Ну, что? — почувствовав что-то неладное, встревоженно спросил он.

Нарочный шумно передохнул и начал старательно косить глазами в сторону.

— Понимаешь, Йон, мы шли за ним до самого замка…

— Понимаю! — раздраженно заорал Йон. — Все понимаю! Упустили?! Шляпы! — Он оттолкнул нарочного и, вскочив на ноги, закричал на всю поляну: — Подъем! Кончай привал!

— Живле, — сказал кто-то глухим голосом, затем послышалось журчание воды и на лоб легло что-то мокрое и холодное. Камил открыл глаза. В помещении висел сгущенный, сырой, пахнущий плесенью и грибами полумрак. Он тяжело давил на Камила мокрым грязным покрывалом, пропахшим попоной.

— Вот уж и гляделками лупает, — пробурчал все тот же голос, и Камил увидел, как над ним наклонилось чье-то лицо, заросшее рыжей, неопрятной бородой до самых глаз. От испуга сердце у него екнуло и он, резко отклонившись в сторону, сел. В голове сразу зашумело, перед глазами поплыли круги.

Откуда-то из-за изголовья топчана, на котором сидел Камил, появилась женщина в длинном, до пят, грубом домотканном платье. Она мягко обняла Камила за плечи и, приговаривая: “Ну, что ты, что ты… Что ты? Тебе лежать сейчас надо. Что скажешь-то?” — попыталась его уложить.

Камил прилег и ему сразу стало легче, только что-то сдавливало грудь да неприятно зудело в боку. Он скосил глаза и увидел, что рубашка на нем расстегнута нараспашку, причем некоторые пуговицы вырваны с мясом, а грудь стянута серым куском материи. Он сразу вспомнил Козинский замок, лохматого мальчишку-звереныша, злополучный кинжал в его руке, и снова вскочил на топчане.

— Эн, прыгает, — усмехнулся бородач и охватил его за плечо корявой узловатой рукой. — Прыткий. Кто таков?

Камил испуганно огляделся.

— Камил, — сдавленно сказал он осипшим голосом.

В комнате было темно, как в подвале, даже противоположных стен не было видно. Свет пробивался сюда сквозь маленькое окошко, затянутое чем-то белым и полупрозрачным как бумага. Собственно, окно не пропускало свет, а само светилось, бледнело, только для самого себя — как гнилушка в сырую, но теплую осеннюю ночь.

— Ками-ил, — протянул бородач. — Имя-то какое-то чудное. И одет по чудному. — Он выпрямился на табурете, набычил голову и из-под бровей опек Камила взглядом. — С псами-рыцаря ми пришел? Али как?

Камил заморгал глазами. Он ничего, ровно ничегошеньки не понял из этой тарабарщины.

— Ну, чего лупаешь на меня? Отвечай!

— Дядь, не трясите меня, — протянул Камил. — Что я вам сделал?

— Что он сделал! — хмыкнул бородач, но плечо все-таки отпустил. Он обернулся назад и сказал куда-то в темноту:

— Слышь, Борта, он спрашивает, что он сделал!

Из полумрака вынырнуло лицо того самого мальчишки в лохматой безрукавке и злорадно уставилось на Камила.

— Может он из князей каких, — робко сказала женщина. — Сукня на нем-то вон какая тонкая…

— Да лазутчик он! — яростью опек Камила мальчишка. — Я его сразу, собаку, раскусил, как он только на стену влез!

— И никакой я не лазутчик! — крикнул Камил. — Сами вы тут… Какие-то… — Он хотел дать более точное определение, но удержался.

— Не лазутчик, говоришь? — бородач пошевелил огромными кустистыми бровями. — Ну-ну. Счас поглядим. У нас есть верное средство. — Он встал с табурета и стал вдруг меньше ростом: таким маленьким квадратным бородачом, великовозрастным гномом, сильно скособоченным на левую сторону. Когда он сделал первый шаг в темноту комнаты, Камил понял откуда эта кособокость — бородач был сильно хром.

Он что-то долго искал в темноте по всем углам, потом, очевидно, найдя, выпрямился и сильно шкадыбая и волоча за собой изуродованную ногу, вернулся назад. В правой руке он сжимал какой-то серый, почти черный сучок.

— Нашел, — удовлетворенно буркнул он и стал взгромождаться на табурет. — Узнаешь? — спросил он, усевшись, и сунул просто в лицо Камилу свой сучок.

Это был погнутый крест черного железа с выбитым на нем изображением худого голого человека с козлиной бородкой и выпирающими ребрами.

— Нет, — сказал Камил, — это не мое. Я его вообще никогда не видел.

— Не видел, — хмыкнул бородач. — Не твой, говоришь. А раз не видел, не твое, так плюнь на него.

— Чего? — Камил даже сразу не понял и заморгал глазами.

— Плюнь, плюнь, — ехидно подзадоривал его бородач. — Ну, чего же ты?

Камил вытаращился на него. И взрослый вроде бы дядька, а такое предлагает… Да мама бы уже только за один плохонький плевок себе под ноги, тихонько, исподтишка, не говоря уже о смачном шкварчке сквозь щербатые зубы, гордости шепелявого Стася, все губы бы поотбивала! Шутит он, что ли?

Камил оглянулся по сторонам, словно ища ответа, и увидел злорадную улыбку лохматого мальчишки. И тогда его охватила злость. Что он все злорадничает, что ему надо? Что им вообще от меня надо?!

И он плюнул на крест.

Бородач вздрогнул, и ехидная искорка в его глазах исчезла. Он что-то невнятно выдавил горлом, затем откашлялся и, уже на этот раз недоверчиво, спросил: