Малахитовый бегемот. Фантастические повести (сборник) - Алексей Константинович Смирнов

носить ортопедическую обувь, да и пыльная вся эта обувь была, как и сама мята перечная жаркими днями, когда давным-давно не было дождя.

Она сама стала смахивать на перехожий грибок, озирающийся на вырванный с мясом бок полуразваленной церкви в качестве ориентира.

И с Дандером ей тоже становилось понятно, что он где-то здесь. Возможно, присыпан вон той, свежевскопанной землицей.

В туфлю попал камешек, и она неуклюже остановилась, чтобы его вытряхнуть, и в цирке бы над этим обязательно посмеялись, ибо она упала, скособоченная. Но даже в падении Мента не забывала искать не пойми чего - дорожного указателя, калитки, ворот, покинутого учреждения, ржавого помойного ведра со словом "Маат".

В какой-то миг она смекнула, что Маат - человек.

Он брат ей, как братья все люди. Это плохо, когда братья все люди, так как образуется рой - нечто сложное по структуре, но упрощенное сущностно.

Ядовитое знание вливалось в лилипутку, тогда как Маат давно наблюдал за ней из горницы, покачивая гайкой. Она покручивалась, свисая со среднего пальца; руки Маата были заняты биноклем, в котором он тоже крутил колесики, рассматривая пришелицу во всех ракурсах. Эта гостья приковыляла неспроста; не иначе, сама сила Маата притянула ее, как в высшей степени сложное и противоречивое явление: с одной стороны, вопиющее несовершенство и потому простота, а с другой - редкостная изощренность уродства; сложная форма, над которой Создателю пришлось хорошо потрудиться.

Маат оглянулся на кислотный чан. Конечно, туда, но не сразу. Много ли доброго, много ли радостного и светлого за душой у гнусной образины? Понадобятся ли ему палочки, или Плетень и без него уже давно построен - стоит, покосившийся и сирый, с прорехами, напоминающий рот, полный гнилых зубов.

Скорее всего - да.

За всю свою деятельность Маату ни разу не попадалась жертва, напрочь лишенная приятных воспоминаний. Что-то да было. Маат выдергивал лишнюю краску, как воспаленный зуб.

Он осторожно распахнул окно, чтобы видеть лучше, не через двойные стекла. Он упоенно наблюдал, как приближается карлица, с каким постоянством она оступается и подворачивает себе ноги. Ему, однако, не удавалось уловить основного в ее лице - вероятно, по той причине, что последнее растеклось, но не само по себе, а как бы само по себе, растеклись только краски. У Маата возникло желание взять губку и хорошенько протереть это лицо: и краски были нехороши как таковые - лишь потому, что краски, и подтаявшая определенность, обернувшаяся неясностью, не нравилась ему тоже; что-то звякнуло.

Что-то звякнуло: гайка.

Она легонько ударила в линзу, и только тогда Маат опомнился, увидел, что опрометчиво понадеялся на расстояние, что лилипутка мала под влиянием перспективы, тогда как она и в самом деле мала. Успела приблизиться вплотную, дыша еле слышно, и стукнула гайкой в бинокль.

Микроскопический пистолет был наведен на Маата.

- Вы тяжело больны, - сказала Мента Пиперита, покачивая гайкой. Пистолет отвлекал Маата, и он не мог в полной мере следить за ее колебаниями.

Через секунду ей почудилось, будто она смотрится в зеркало.

Грузный и старый Маат, одетый в телогрейку, померещился ей отражением. Те же седеющие соломенные волосы, те же утяжеленные черты лица и вдобавок - понимающие молчание.

Оба превосходно понимали причину соприкосновения.

- Вы ведь мне брат, - выпалила Мента, сама того не желая, и в следующий миг поняла, что недавно помысленное абстрактное братство обернулось конкретным. Это действительно был ее брат, давно потерянный, но не напрочь забытый.

Скверный рот Маата растянулся в улыбке:

- Здравствуй, сестра, - произнес он осиплым голосом. - Мы очень давно не виделись. Ты надумала проведать братца - но как ты меня нашла, и почему пришла с пистолетом?

- Потому что мне не понравились окрестности, - откровенно призналась Мента. - Потому что мне не нравится лаборатория, которую я вижу там, в полумраке комнаты, несмотря на плохое зрение. Потому что мы с тобой занимаемся разными вещами, и я не хочу, чтобы ты проделал надо мной свою вещь.

- Но и я не желаю твоей, - возразил ей на это Маат.

- Город скоро тронется с места, - продолжила Мента Пиперита. - Я искала его давно. И я подозреваю, что ты принимаешь в этом деятельное участие.

На это Маат, отложив ненужный бинокль, отвечал:

- Ходячий Город - опора порядка, вокруг которого строятся плетни с Маатами. Это Город-Агасфер, и существуют другие. Я не одинок. Ходячий Город означает непоправимость, необратимость, невосстановимость прошлого. Со всем его хорошим и злым, но гонит с места именно злое. В конце все застынет, и воцарится теплый лед.

- Зачем ты убил моего помощника?

- Для упрощения жизни. Он был молод и светел, мне было бы очень нелегко перекрасить ему Плетень.

- Сколько еще людей ты убил?

- Много, - ответил Маат. - Кладбище поджимает, мертвые одолевают живых. Простота и покой. Скоро все побегут отсюда, и я отправлюсь за ними следом...

- По дороге воспоминаний?

- По ней, сестрица.

- Положи свою гайку. В карман положи. И разложи свои палочки. У тебя ведь имеются палочки или нечто подобное? Ты зубодер. Ты заменяешь светлое темным, а сложное - примитивным. Но светлое не исчезает, оно все равно где-то есть.

- Пусть будет так. Но его поджимают со всех сторон.

- Вынимай свои чертовы аксессуары, - повторила Мента Пиперита, продолжая целиться в Маата и похожая на огородное пугало.

- Мы делаем одно дело, - заметил Маат, однако подчинился.

Палочки рассыпались по рассохшемуся, от века некрашеному подоконнику. Мента удовлетворенно покосилась на палочки.

- Нечто подобное я предвидела, - признала она.

Маат пристально смотрел на гайку, которая вдруг закачалась в коротких, безобразных пальчиках Менты Пипериты.

Он немного обмяк и присел на лавку. Тогда Мента с удивительной ловкостью профессиональной циркачки вспрыгнула на подоконник и села напротив брата, не выпуская гайки из рук. И к этой гайке уже давно добавился взгляд: отчасти гипнотизирующий; Маат был большей своей частью непрошибаем, но от сестринских глаз не сумел спрятаться.

Вокруг пахло распадом и разложением разнообразных сортов; неряшливая утварь - надтреснутые, как старческие голоса, горшки, битые плошки, грязные ложки - источала заматерелый аромат; не было ни веника, ни совка, повсюду расцветала кружевами толстая паутина. Грязный стакан с потеками чего-то бурого стоял посреди стола. Продавленный, наполовину состоящий из сала лежак с такой же подушкой, откуда лезли острые перья; на месте одеяла - зимний тулуп. Валенки, сапоги всех мастей - болотные, кирзовые, просто резиновые; опять