Малахитовый бегемот. Фантастические повести (сборник) - Алексей Константинович Смирнов

не зная и не желая знать друг друга. Маату было наплевать на гипотетических помощников.

Обычно Маат не посещал кладбищ.

Он чувствовал, как они вырастают у него за спиной. Если слизень знает, что оставляет след, то знал и Маат.

Он не помнил мать, но хорошо помнил отца. Тот был похоронен неподалеку: удивительно и странно, и уже архаично, но - по христианскому обычаю, рядом с сельским погостом, без креста, как самоубийца.

Он и был самоубийца, если судить по совести и делам.

Маат любил вспоминать, как убивал отца.

Это было исключительно сложное дело, но дар уже обнаружился, и цель загустела, и главное - силы созрели вкупе с потребностью упрощать. "Викторина", в которую отец поигрывал с ним с малолетства, всю недолгую на то время Маатову жизнь, подстегнула эту потребность. Игра казалась чересчур сложной, и с этим полагалось разобраться. Именно тогда Маат впервые обзавелся палочками и гайкой.

Эта гайка... Между прочим, гайка была и у Менты Пипериты. Изначально она служила обручальным кольцом, каковым и являлась на деле, но со временем поменяла предназначение и сделалась специальной гайкой.

...Маат вышел на проселочную дорогу и зашагал в новостройки, сплошь недостроенные, там и тут замороженные. Строительство угасало. Расплескивая лужи, он деловито посматривал на шершавые плиты, полузатопленные котлованы, недобитые сваи. Гремело железо, выбегали собаки: здесь кто-то жил и охранял площадки; Маат догадывался, что жизнь эта теплится в грязно-синих вагонах-бытовках или на вышках, в деревянных сторожевых будках, какие бывают в колониях.

Это тоже был сложный люд, но уже недостаточно сложный, уже опростившийся. Маату хотелось разжиться другим собеседником, нежели сторожем при брошенной стройке. Что-то мудреное тянуло его, влекло, ожидало.

Промоины сменились подсохшими ямами, пошел асфальт, изрезанный трещинами. Сапоги Маата давили асфальт, давили траву - беззлобно. Он шел.

Местность понемногу оживала; все усложнялось и тем осложнялось; и не кончалось уже, и начиналось с машинно-тракторной эротики, свидетелем которой стал Маат и за которой он какое-то время бесстрастно наблюдал.

Маленький механизм, карапузообразный, суетился и подруливал сзади к флегматичному, неподвижному грузовику. Механизм был похож на коротышку-иностранца, который снял в пролетарском квартале равнодушную отечественную бабищу-блядищу. Устройство все сияло - чистенькое, аккуратное, вылитый самурайчик из дипломатов на отдыхе. На боку сверкали зарубежные буквы. Видно было, что лилипут-оплодотворитель волнуется и спешит, наезды его настойчивы и ритмичны. Он нашпиговывал партнершу песочком. То ли у него накипело и застоялось, то ли он не потерял надежду возбудить грузовик. Маат слышал, как грузовиха дышала мерно и безучастно. В ее кабине не было водителя, и это значило, что даже убогим рассудком она витала где-то далеко.

Вот мужское начало отъехало и победоносно заурчало, кружа на месте и размахивая ковшом.

Уже обозначились люди, издалека доносились пролетарские препирательства:

- Иди таскай ящики!

- Я твой гроб буду таскать! За веревочку!

Маат продолжил путь.

Он видел себя хозяином в Городе. Его же не видел никто, потому что он оставался никем. На него не обращали внимания. Долгострой сменился настоящим новостроем, а после - новостроем уже состарившимся; скоро, скоро настанет пора отправляться в путь. И впереди, как обычно, повезут древнюю деревянную церквушку, сохранившуюся со времен царя Гороха, перевозимую с места на места. А невидимая аура, обволакивающая Город, будет иметь совсем другую форму. Она станет похожа на огромный шагающий вездеход, обладающий начатками разума.

На то, чтобы дотопать до старого центра, у Маата ушло сорок минут. Там он сразу свернул в пивную, грязный трактир, чья сущность не изменялась под действием кричащей вывески, которая заявляла, что это, дескать, и бар, и казино, и можно здесь назаказывать разнообразные торжества, и даже покинуть их целыми и невредимыми.

Трактиром владел невысокий коричневый Гюльмиссарян.

То, что Маата в его наряде никто не турнул, лишний раз подтвердило: другого тут и не ждут, рады всякому, обслужат хоть прокаженного.

Маат, недавно получивший пенсию, расщедрился и взял себе импортного пива. Отхлебнув, выругался: оно было лучше родного, а значит - сложнее. И он, получалось, изменял самому себе. Отказываться было поздно, он начал медленно тянуть пиво в ожидании собеседника.

Лысый, с бутербродным лицом словоохотливый человек лет пятидесяти составил ему компанию часа через полтора. За все это время Маат опорожнил четыре бокала, слегка раскраснелся и стал проявлять слабые признаки неусидчивости. Отлить он ходил, но ожидание затягивалось. Паутина победоносно дрогнула, когда лысый опустился на лавку, и Маат машинально пригладил жесткие волосы.

- По стошечке? - подмигнул человек.

Маат выставил лопату-ладонь:

- Не сегодня.

Лысый сник.

- Но я угощаю, - Маат вдруг улыбнулся улыбкой, и эта улыбка была неожиданно лучезарной, лопающейся от переизбытка света.

Собеседник изумленно отпрянул:

- Благодарствуйте, но с какой стати?...

- У меня особенный день, - доверительно подался к нему Маат. - Могу накатить пивка, но чего крепче - ни-ни. А душа тем временем поет, хочет праздника.

Человек напротив растерянно и радостно пожал плечами.

- Что ж...

Маат тяжело встал, прошел к стойке, вернулся с парой пива и толстым стаканчиком.

Новый знакомый, как только Маат уселся на место, протянул ему руку:

- Егор.

- Николай, - тот, слегка переигрывая в изображении старческой немощи, которую и сам не понимал, к чему показывал, ответил на рукопожатие с охами и вздохами.

- Будем, Егор, - Маат приподнял бокал.

Мужчина опрокинул в себя стаканчик натренированным жестом, и Маат отметил про себя, что нельзя давать этому человеку напиться. Малые дозы спиртного обостряют восприятие, приоткрывают врата, впускают демонов и ангелов, между которыми нет большой разницы. И те, и те не ведают человеческого; сложны, но статичны, Маату не по зубам. Большие же дозы срывают створки, и в проем врывается сама простота, недифференцированная лавина. Результат отменный, но не долговечный, требующий многократного повторения; Маат предпочитал ювелирную работу с последовательным вышибанием опор.

- Как живешь-то, Егор? - спросил он тяжко и тихо.

Егор вскинул брови, преувеличенно раскинул руки:

- Да все как-то знаешь живу, Николай. Вот живу себе и не знаю, к чему это все.

- И я не знаю, Егор. Давай посмотрим вместе.

- На что посмотрим? - тот наморщил лоб, стараясь проникнуть в смысл сказанного.

- А вот на это, - в заскорузлых пальцах Маата качалась латунная гайка. Легкое направляющее движение - и гайка пошла аккуратно, как маленький маятник.

- Смотри внимательно, ничего не говори, я потом объясню, - Маат, удерживая цепочку, свободной рукой полез по карманам и выложил на стол коробки.

Егор оказался внушаемым и податливым, открытая душа. Он