Хоррормейкеры - Пол Дж. Тремблей

объективной реальности, с годами оброс слухами, стал легендой. И самое интересное, что люди ждут от меня подтверждения их причастности. Но я-то знаю, что все это небылицы, заточенные под чью-то выгоду слухи.

Выходит, вся сфера искусства держится на слухах и небылицах. Наверное, так и должно быть, да и кто я такой, чтобы возражать? Но моя сила в том, что я никогда им не подыгрываю.

– Правда? Как ее зовут? – спрашиваю я.

Я настаиваю, чтобы люди называли имена тех, кто якобы был со мной на съемочной площадке тридцать лет назад. Уважаю тех, кто по крайней мере пытается, выкладывает карты на стол, чтобы я мог их разоблачить. А вот человек индустрии X (настоящий монстр, берегитесь людей из индустрии X, аргх!) непременно придет в замешательство и начнет обижаться на то, что я имею наглость спрашивать имя, которое он не может назвать.

Зонт над нашими головами дает неверную, зыбкую тень. Загорелый продюсер Джордж внезапно бледнеет, и загар блекнет.

– Как зовут мою кузину?

– Нет. – Я проявляю терпение. В конце концов, должность помощника продюсера означает, что нам с ним еще работать. – Ее подругу. Которая была со мной на съемочной площадке.

– А, понял, ха-ха. Да она мне как-то не сказала, а я забыл спросить. – Он яростно жестикулирует, мол, и правда забыл. – Ее подруга была, скорее всего, среди статистов и помощников, вряд ли вы ее помните.

Я перегибаюсь через стол, убирая ступню с ножки. Стол шатается, Джорджева пустая кофейная чашка подпрыгивает, заваливается набок, кружит, как в сливе раковины или водовороте, и капли тепловатой коричневой жидкости вытекают на стол. Джордж потешно тянется за чашкой, но его неуклюжесть уничтожает пафос и комичность момента. Он поднимает чашку, наклоняется, завороженный моей кошмарной улыбкой – улыбкой, которую не видела ни одна камера на съемках.

– Ваша кузина, – говорю я, – не знала ни единого человека с площадки. Не обманывайте ни меня, ни себя.

Глаза за солнечными очками моргают. Даже не видя его глаз, я знаю, каким взглядом Джордж сейчас смотрит. Я завораживаю, гипнотизирую людей, управляю ими очень просто – называю лжецов лжецами, избегая самого этого слова.

Затем я уничтожаю магию момента, спрашивая, не может ли он одолжить мне десять баксов на парковку, а то у меня нет наличных. Джордж не знает, правда это или нет. «Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей», ага.

Вообще-то я хороший человек. Правда. Я честен, вежлив, сострадателен. Отдаю, что могу. Последнюю рубашку отдам, если нужно. Даже смиренно терплю, когда меня поливают дерьмом: профдеформация, можно сказать. Но люди, которые врут, что были на съемках «Фильма ужасов», раздражают, выводят из себя и бесят. Простите, но вы не имеете права говорить, что были там, если это не так. Не заслужили. С моей стороны это не столько нарциссизм (хотя, может, и он тоже, ведь нарцисс не знает, что он нарцисс), сколько охранительство. Я не могу изменить прошлое, но могу защитить чужие честь, работу, потраченное время. В конце концов, наша съемочная группа включала не сотни человек, даже не десятки. Нас было очень немного. И да, сейчас нас стало еще меньше.

Глава 2. Прошлое: Первый день

Съемки начались 9 июня 1993 года. Обычно я не запоминаю даты, но эту помню. Наш режиссер, Валентина Рохас, позвала актеров и съемочную группу. Не считая Дэна Кэрролла, нашего режиссера-постановщика и оператора, который точно был старше тридцати, мы были наивными молодыми людьми чуть за двадцать. Теперь, когда мне за пятьдесят, я говорю «наивными» с восхищением и завистью. Валентина подождала, пока все успокоятся и рассядутся вокруг нее полукругом, как в школе, и после недолгого молчания и нервных смешков произнесла речь.

Валентине нравились речи. Они хорошо у нее получались. Она красовалась, демонстрируя свой ум, и мы надеялись перенять часть этого ума. Мне нравился ее род-айлендский акцент: она говорила размеренно, чуть нараспев. Скорее всего, использовала акцент намеренно. Со стороны могла казаться чванливой, самовлюбленной, и знайте: вам не кажется. Вот тут преувеличить невозможно. Я ею из-за этого восхищался: быть эгоистом, мудаком или и тем и другим сразу нормально, если ты компетентен и не продаешь задницу за лакомый кусок. В те времена мы оба ненавидели продажных людей. Компромисс называли врагом честности и искусства. Постоянно составляли список продавших талант музыкантов – и разумеется, всякие U2, Metallica, Red Hot Chili Peppers туда даже не входили. Нам были интересны менее очевидные случаи. К примеру, она назвала продажными The Pixies, кумиров Амхерстского филиала Массачусетского университета, где я учился. Так она надеялась достать разных любопытных личностей с длинными ушами.

Я говорю об этом сейчас, в начале истории, потому что именно из-за нашей мимолетной студенческой дружбы (я слишком суеверен и застенчив, чтобы назвать это отношениями, да и на это ничто не указывало) меня выбрали на роль Глиста. И еще из-за комплекции, конечно. И из-за любви к крови.

Я знаю, что говорить «кровавая щель» чертовски аморально. Я понимаю, что такое может задеть. Ничего страшного, я тоже себя ненавижу. Но знаете что? Если я хочу рассказать эту историю, я должен рассказать ее по-своему, иначе непонятно, зачем я просыпаюсь каждый день. Тут никаких компромиссов.

Когда наш маленький отряд собрался на обочине широкой тупиковой дороги в пригороде, Валентина еще раз озвучила план: снимать сцены в хронологическом порядке, чтобы каждая следующая развивала предыдущую, пока мы не пройдем весь этот путь. Она сказала, что у нас есть на это четыре недели (имела в виду пять, но никто ее не поправил).

Я стоял на краю импровизированного полукруга, дрожа от волнения и чувства обреченности. Дэн не без злорадства шепнул мне, что за пятую неделю родители Валентины платить не будут. Невысокий жилистый афроамериканец, Дэн был требователен, но к новичкам проявлял терпимость. Он был совладельцем небольшой, но уважаемой продюсерской компании, специализирующейся на рекламе, а также издававшегося для филиала ABC в Провиденсе журнала “Sunday morning news”. Я улыбнулся и кивнул на его шутку, мол, я знаю бюджет.

Валентина закончила свою речь словами: «Фильм – это поток красивой лжи, каким-то образом несущий в себе правду. В данном случае – некрасивую. Но первая фраза в любом фильме всегда самая правдивая, ложью и не пахнет. Клео, добавишь что-нибудь?»

Клео стояла рядом с охапкой мини-сценариев для сцен, запланированных на тот день. В кинематографе эти мини-сценарии называются отрывками. Свой я сложил и убрал в задний карман джинсов. Прошлой ночью я впервые ознакомился с