Паромщик - Джастин Кронин

– Ты шутишь? Да она настоящая Джинджер Роджерс[16]. В извращенном варианте… если бы Джинджер вздумала отправиться в школу стриптиза. Впечатляющий был танец.

– Значит, я его пропустил.

– Только ты и пропустил. Остальные видели.

Мы умолкли. Тишина была приятной и успокаивающей. Впервые после дезинтеграции мое настроение чуточку улучшилось. Реальность, в которой мы оказались, была на редкость паршивой, и все же я с удовольствием сидел на полу с Тией, вспоминая счастливые времена.

– Хочешь услышать кое-что странное? – спросил я.

– Хочу, если расскажешь.

– Я думал о Кэли. Не о настоящей, а о Кэли из мира снов. Она оказалась совсем не такой, какой я ожидал ее увидеть. С учетом того, что она была подростком.

– Да? А в чем различия?

– Кэли из мира снов была куда… своевольнее. Наверное, это самое подходящее слово. Пойми меня правильно; настоящая Кэли бывала очень упрямой. Ее всегда отличала тяга к независимости. Но в ней была и нежность, которая меня очень трогала. Мы с Элизой всегда ругались из-за этого. Она говорила, что я избалую ребенка. Предостерегала меня: «Малыш, ты и оглянуться не успеешь, как эта девчонка сядет тебе на шею».

– Возможно, Элиза ревновала тебя.

– К кому? – удивился я. – К нашей дочери?

– Она завидовала тебе, потому что ты хорошо ладил с Кэли.

– Не так уж и хорошо. Быть родителем – занятие не из простых.

– Речь о другом. Проктор, я же видела, как ты общался с Кэли. До этого я не представляла, что один человек может любить другого так, как ты любил ее. Всей душой. Когда тебя любят вот так – это удивительное, редкое счастье. Оно достается не каждому. А Кэли досталось. И она, невзирая на возраст, тоже понимала это.

– Надеюсь, так оно и было.

– А я знаю, что так оно и было. И меня это ничуть не удивляло. Эту способность я разглядела в тебе с самого начала. Ты был прирожденным отцом.

– И поэтому мы с тобой разбежались?

– Нет, Проктор. Мы разбежались, поскольку были молоды.

– И наверное, глупы?

– Я бы этого не сказала. У нас с тобой были разные цели. Каждого манили свои дела и свои места. Я не говорю, что это плохо. Лишь констатирую факт.

– Пожалуй, да, – согласился я.

– Пойми меня правильно. Я часто думала о том, какой была бы наша жизнь, останься мы вместе. Просто не могла не думать об этом.

– И к какому выводу ты пришла?

– Вариантов было только два. Или мы по-настоящему любили бы друг друга всю жизнь, или порвали бы друг друга в клочья. Но потом в твоей жизни появилась Элиза, и мои раздумья прекратились. Дело было закрыто.

Возникла пауза.

– Мы с тобой так и не поговорили о том, что случилось в ночь, когда мы поднимались на крышу, – сказал я.

– Да, не говорили. А нужно?

– Если не хочешь, то и не нужно.

– Вот что я думаю. Во вселенной, состоящей из плюсов и минусов, это было несомненным плюсом. Тебе может показаться, что я старалась тебя взбодрить. Но это не так.

– А как?

– Я вспоминала. Тебя. То, каким был мир, когда мы впервые встретились. Думаю, даже тогда мы с тобой понимали, куда все движется. Если бы не понимали, то не оказались бы здесь. Но в молодости это значило намного меньше. И в ту ночь на крыше – тоже. Ко мне на несколько часов вернулись прежние ощущения.

Я почти признался ей. Может, стоило признаться… Я стоял у парапета, думал о вечности и был готов спрыгнуть; оборвать свою жизнь раньше, чем она оборвется сама.

Вместо этого я сказал Тие:

– И ко мне.

Тия переплела свои пальцы с моими и положила голову мне на плечо. Ее жест говорил не о телесном желании, а о близости другого рода: мы с самого начала подавали друг другу пример для подражания. Мы были любовниками, друзьями, снова любовниками – в реальной жизни и в мире снов. Сейчас наши отношения перешли на иной уровень. У него не было названия, да оно и не требовалось.

– Теперь моя очередь спрашивать, – сказал я. – Раз ты так хорошо разбираешься в отношениях родителей и детей, почему ты не стала матерью?

– Прошло столько времени – и ты только сейчас спрашиваешь меня об этом? – удивилась Тия и вздохнула. – Я не могу ответить в двух словах. Отчасти из-за работы. Из-за состояния мира. Я не могла очертя голову броситься в материнство.

– Жалеешь об этом?

– Было время, когда жалела. Я не раз видела себя одинокой старухой. А потом подумала, что в мире, катящемся к гибели, мне не суждено дожить до старости, и все видения прекратились. – Тия повернулась ко мне. – Не надо об этом, а?

– Хорошо.

– Давай тихо посидим, и все, – сказала она и снова положила голову мне на плечо.

Потекли минуты. Меня вновь захватила благоговейная тишина этого места, где обитала целая армия душ. Не гробница, а дом духов, застрявших между мирами.

И вдруг…

– Слушай, а Кэли действительно не была такой, какой я представлял ее себе.

– Проктор, что тебя настораживает? – встревожилась Тия, поворачиваясь ко мне.

Колесики моего мозга бешено завертелись.

– Каким образом Кэли проникла в сон? Что ты об этом думаешь?

– Я согласна с Квинном. Это случилось из-за тебя. Сработал один из твоих отзвуков. Ты вспомнил, как пытался вернуть ее к жизни.

– Но в мире снов я был не единственным, кто ее видел. Ты тоже видела.

Тия выпрямилась:

– Верно. Мы все ее видели.

Мы оба посмотрели на капсулу Элизы.

– Нужно отыскать Квинна, – сказал я.

35

Элиза отчетливо понимает, что теряет рассудок.

Вот, например, сейчас она сидит за столом, освещенным свечами в канделябре, и ждет, когда Уоррен подаст обед, с которым он возится уже который час. Ей не до еды. Она едва дышит. Буквально задыхается. «Это все из-за дождя», – твердит она себе. Из дому носа не высунешь, и так день за днем. Вынужденное затворничество сведет с ума кого угодно. Однако Элиза знает: причина совсем не в дожде. Дождь не имеет к этому ни малейшего отношения. Уоррен открывает духовку, выдвигает противень, смотрит на шкалу термометра для мяса и задвигает противень обратно. После этого он снимает крышку сотейника и помешивает содержимое. Пахнет соблазнительно, но Элизу от этого запаха тошнит. Далее наступает черед кастрюли, из-под крышки которой вырывается облачко пара. Уоррен что-то помешивает и там. Элиза настолько раздражена, что готова закричать.

– Ну вот и все. Кушать подано.

Кулинарные изыски Уоррена перекочевывают на стол. Говяжья вырезка, пассерованные овощи,