Черный воздух. Лучшие рассказы - Робинсон Ким Стэнли

Мышеловка исчезла. Они уже знают, что мне обо всем известно.

Не могу сказать, долго ли размышлял – вряд ли очень уж долго, хотя в голове бешено промелькнули многие дюжины новых планов. В конце концов я подошел к столу, достал из верхнего ящика ножницы, по шнуру компьютера на столе ощупью добрался до электророзетки возле архивного шкафа, выдернул штепсель, раскрыл ножницы как можно шире, сунул кончик лезвия в гнездо розетки, вогнал поглубже, что было сил провернул…

Кр-р-рак!

Недолгая судорога сменилась невыносимой болью, пронзившей все тело. Отброшенный разрядом тока к архивному шкафу, я без сил осел на колени.

(Какое-то время, в молодости, я воображал, будто у меня аллергия на новокаин, и зубной врач сверлил мне зубы без анестезии. Ощущения ужасающие – можно сказать, боль за гранью обычной боли. Точно так же вышло и с этим ударом тока. Позже я расспросил о поражениях током брата, электрика, и он сказал, что нервная система действительно способна выдержать удар переменного тока частотой до шестидесяти циклов в секунду[47].

– Попадешь под удар – всегда получаешь подобную встряску, недолгую, но ощутимую.

Еще он сказал, что промокшие ботинки могли меня погубить.

– При поражении электричеством мускулы сводит так, что контакта с источником не разорвать. Это и может привести к смерти. Тебе здорово повезло. Волдырей на пятках после не обнаружил?

(Да, обнаружил, и еще какие.)

С трудом поднявшись, превозмогая страшную боль в левой руке и гул в ухе, я вернулся к столу. Очки (уж очень громко пищат) снял и пристроил на книжной полке, обращенной к двери. Проверил радио – электричества нет. Но удалось ли мне вырубить весь этаж? Выглянув в коридор, я поднял взгляд к потолку. Да, света нет. Отыскав на столе увесистый степлер и стакан для воды, я положил их рядом с архивным шкафом, снял с книжных полок все пластиковые многогранники (сфера – совсем как большой шар для бильярда), сложил возле шкафа и их, а напоследок подобрал с пола оброненные ножницы.

Из коридора донесся звук отворяющихся дверей лифта.

– Темень тут…

– Чш-ш-ш.

Неуверенные шаги. Приближаются.

Я осторожно подкрался к двери. Теперь мне явственно было слышно: их только трое. Вспомнив о свете из кабины лифта, я отодвинулся в глубину кабинета: на свет соваться не стоило.

(Однажды Макс Каррадос, попавший в схожее положение, просто заявил обидчикам, что вооружен пистолетом и пристрелит первого же, кто сдвинется с места. В его случае трюк сработал, но теперь-то я понимал: план этот жутко ненадежен.)

– Туда, – прошептал один из троих. – Рассредоточиваемся, и не шуметь.

Негромкий шорох шагов, три едва слышных щелчка (предохранители пистолетов?) …

Крадучись, отступил я к архивному шкафу, замер у его боковой стенки, затаил дух. Такой тишины им не достичь, как бы они ни старались. Если преследователи что-либо и услышат, то только мои очки…

– Здесь, – прошептал первый. – Дверь нараспашку… глядите в оба.

Учащенно дыша, все трое сгрудились возле двери.

– Эй, у меня же с собой зажигалка, – сказал один, и я сверху вниз, со всего маху, метнул на голос раскрытые ножницы.

– А-а! А…

Топот, сумятица, тяжелый удар о стену коридора, хор голосов.

– Что там…

– Нож метнул…

– А-а…

Следом за ножницами в отскочивших от двери полетел степлер – бам-м (похоже, стенка над головами), а за степлером – пластиковый додекаэдр (куда попал он, не знаю). Подскочив почти к самому дверному проему, я снова услышал шепот:

– Эй, – и швырнул в шепчущего сферой величиною с бильярдный шар.

Понк.

Звук этот был похож… нет, пожалуй, ничего похожего я в жизни не слышал. (Правда, на бипбольных матчах кто-нибудь из аутфилдеров иногда получает мячом по голове, и звук выходит примерно таким же – гулким, деревянным.) Жертва рухнула на пол посреди коридора с увесистым, смачным шлепком вроде того, что издает захлопывающаяся дверца машины, а глухой звон металла, очевидно, означал откатившийся в сторону пистолет.

БАХ! БАХ! БАХ!

Еще один начал стрелять по дверному проему. Вжавшись в пол, я поспешил отползти назад, к архивному шкафу. Болезненный звон в ушах заглушил все прочие звуки, и страх переполнил все мое существо, будто вонь бездымного пороха, наполняющая кабинет. Как мне теперь судить, что они предпринимают? На полу поверх бетона ковер, о вибрациях даже речи нет…

Раскрыв рот, я сосредоточился на попискивании очков. Если преследователи быстро войдут в кабинет, очки засвистят – и, может быть, даже громче их шагов. Очки по-прежнему испускали негромкий писк, вполне различимый сквозь пульсирующую завесу звона в ушах, порожденного грохотом выстрелов.

Я взвесил в ладони стакан для воды, толстостенный стеклянный цилиндр с увесистым донцем. Высокий свист… и из коридора донесся скрежет колесика зажигалки о кремень.

Я бросил стаканом в сторону двери. Бах!.. звон брызнувших в стороны осколков… шаги входящего в кабинет. Подхваченный с пола и брошенный во врага пентаэдр грохнул о дальнюю стену. Других многогранников рядом со шкафом нащупать не удалось: все они каким-то непостижимым образом куда-то исчезли. Присев на корточки, я сдернул с ноги ботинок.

Вошедший отшвырнул в сторону мои очки, и я швырнул ботинком в него. Думаю, не промахнулся, однако ничего этим не достиг. Вот и все. Безоружному, беззащитному, озаряемому огоньком этой чертовой зажигалки, деваться мне было некуда…

Услышав стрельбу, я решил, будто по мне промахнулись, или попали, да только я этого не чувствую, но тут же понял: стреляют двое, один от дверного проема, другой от книжного стеллажа. Чавканье пуль, попадающих в цель, нетвердые шаги, шум падения, возня на полу… а я все это время, дрожа, жался в угол.

И тут из коридора донесся носовой стон, хрипловатый, словно стон альта под рашпилем вместо смычка.

– Мэри! – вскричал я, бросившись к ней, в коридор, и споткнувшись о ее ногу.

Мэри сидела на полу, привалившись спиною к стене.

– Мэри!

Кровь на ее теле…

– Карлос, – страдальчески и вместе с тем удивленно простонала она.

К счастью, на поверку ее только ранило: пуля вошла чуть ниже плеча, серьезно, но вовсе не смертельно повредив руку.

Все это я узнал после, в клинике. Через час с чем-то после нашего появления доктор вышел ко мне, рассказал, что да как, и мучительное, гнетущее напряжение где-то в области диафрагмы разом ослабло, сменившись болезненной слабостью иного рода – облегчением, облегчением небывалой, невероятной силы, кружащим голову до тошноты.

Затем я имел продолжительную беседу с полицией, а Мэри долго объяснялась с работодателями, а еще нам пришлось отвечать на кучу вопросов следователям из ФБР. (Процедуры эти, надо заметить, отняли не один день.) Двое из нападавших погибли (один от пули, другой от удара в висок пластмассовой сферой), а третий получил серьезную колотую рану. И чем же все кончилось? В ту первую ночь я ни на минуту глаз не сомкнул, давал показания, проигрывал следователям свои записи, и т. д., и т. п., однако ж за Джереми они отправились только с рассветом, а его к тому времени и след простыл.

В конце концов около десяти утра у меня появилась возможность поговорить с Мэри без посторонних ушей.

– Значит, дома у меня ты не усидела, – сказал я.

– Не усидела. Решила, что ты отправился к Блэзингейму, поехала туда, но там никого не оказалось. Тогда я поехала к тебе, в университет, и поднялась наверх. Двери лифта открылись, как раз когда стрельба началась, пришлось падать на пол, ползти, и тут пистолет сам под руку подвернулся. Но вот потом началось самое скверное: поди разбери, где кто… Не понимаю, как тебе это удается.

– А-а.

– Словом, обещания я не сдержала.

– Чему я искренне рад.

– Я тоже.

Наши ладони, нащупав друг дружку, сомкнули объятия, а я, склонившись вперед, уткнулся лбом в плечо Мэри (в здоровое, разумеется) и прикрыл глаза.