Ельник - Ульяна Ма

же сложно, как иголку в стоге сена. Лады не было в комнате в обед и вечером, она почти не появлялась на завтраках и ужинах. В присутствии матушки Мара не решалась заговорить с ней, потому как в последнее время мама погружена в такие тяжелые раздумья, что, казалось, даже ее плечи уставали от тяжести головы.

В одно такое пустынное утро во дворце Мара снова постучала в комнату Лады, совсем не надеясь на ответ. Дверь, как оказалось, была даже не захлопнута, а слегка прикрыта, словно девушка убегала в спешке. Мара заглянула одним глазом в открывшийся проем: как обычно, все помещение залито золотым струящимся светом. Незаправленная постель, раскиданная одежда, небрежно брошенные на резной столик книжки. В камине еще тлели рыжими огоньками угли, но холод медленно оцеплял своими лапами просторную комнату. Мара скользнула внутрь, движимая чувством одиночества и вины.

На глаза ей попался смятый листок, залитый розовой лужицей вина. В ледяных комнатах все, что проливается, нужно вытирать, иначе не высохнет. Но уборка Ладу никогда не тревожила, поэтому листик совершенно вымоченный, пахнущий спиртным, а чернила на нем растеклись, что, впрочем, выглядело даже симпатично. Почерк, некогда аккуратный и ровный, теперь приобрел витиеватость и приятную дымку.

– «Сегодня увозят», – почти по слогам прочитала Мара. Читала она, конечно, хорошо и много, но разобрать расплывшиеся буквы непросто. – Кого увозят?

Дауд не ответил, не покачал головой и не пожал плечами – но все равно ясно, что у него спрашивать бесполезно. Он не отходил от Мары дальше, чем на три шага (своих, широких шага, разумеется), поэтому был в курсе только того, что происходит в этих пределах.

Долго думать не пришлось, потому что гулкий коридор выдал приближение шажков сестры. Хотя это были даже не шаги – звонкий резвый бег, изредка сбивающийся; по-видимому, сестра спотыкалась о собственный подол платья. Мара замерла в ожидании и на мгновение захотела даже куда-то спрятаться, но Лада ворвалась стрелой в комнату. Растрепанная, наспех одетая, она даже не заметила присутствия чужих в своих покоях. Девушка кинулась собирать вещи с пола, небрежно складывала их и швыряла на кровать с беспорядочную стопку. Затем она бросилась к огромному пыльному сундуку и, нырнув в него с головой, вытянула за ручки дорожную сумку, вышитую переливающимися, но слегка поблекшими бусинами. Швырнув сумку на кровать, она принялась скидывать туда свои вещи, но вскрикнула, лишь краем глаза заметив Мару и Дауда. Хотя, пожалуй, если бы Дауда здесь не было, она бы не ощутила присутствия сестры.

– Вы?! Вы что тут делаете?! – она взревела, как дикая кошка, и, кажется, даже увеличилась в размерах, настолько распрямила плечи от ярости и испуга. – Проваливайте! Прочь!

По привычке Мара поспешно засеменила к двери, но вовремя опомнилась: а что ей сделает сестра, если она не уйдет? Развернувшись к ней лицом, Мара даже почувствовала те волны ярости и страха, которые источала Лада в этот момент.

– Кого сегодня увезут? – спокойно спросила Мара.

– Откуда ты? Ах, ты… – Лада метнула взгляд на стол, где лежала записка. – Плохо тебя воспитывала мать: надо было больше пороть.

– Так кого? Скажи.

Лада взяла Мару за плечи и попыталась вытеснить из комнаты, но девочка лишь уперлась спиной в Дауда и не сдвинулась с места. В иной ситуации сестра бы залепила ей пощечину, дала пинка или вывела за волосы, но теперь это опасно, поэтому ей пришлось поумерить свой пыл.

– Я не могу сказать, – Лада прошла к кровати и стала уже медленнее и нерешительнее скидывать вещи в сумку. – Если я скажу, то ничего не выйдет.

– Уже может не выйти, – пожала плечами Мара. – Я же вижу, ты куда-то собираешься. Так с кем? Кого увозят?

Золотое летнее платье с легкостью шёлка вытекло из ладоней Лады и с шелестом опустилось на пол. Лада закрыла лицо руками и села на кровать. Тяжело дыша, она подавляла и проглатывала слезы, так и норовящие прорваться из глаз.

– Все шло гладко, но ты опять все испортила, – хоть ее голос не дрожал, но по интонации слышалось напряжение. – Милоша отправляют на юг, в военный лагерь.

– Милоша? Того парня, который заказал мое похищение? – хоть Мара старалась, чтобы ее слова не звучали ехидно, но у нее не получилось.

– Да, того! – она крикнула, оторвала ладони от мокрого, блестящего лица. – Потому что он заботится о своей семье, поэтому он хотел это сделать! А обо мне семья не заботится. Я не видела его с этого лета, он сидел дома, взаперти, пока граф решал, что с ним делать. И вот – решил! Милош едет на войну, и, может, нам там даже будет лучше. Подальше от тирании родителей.

– Ты правда считаешь, что ты сможешь жить там? Там горячо и опасно. И война… там же гибнут люди.

– Милош – хороший боец. И он не будет простым воином, а будет командовать своими людьми. У нас будет дом. А жара… я никогда не любила зиму. Эти проклятые холода стоят у меня поперек горла.

Как только наступила тишина, Лада скинула оставшиеся платья в сумку и растерянно оглядела комнату.

– Что, скажешь матери?

– Нет. Ты права, тебе здесь плохо. Я скажу, что ничего не знаю.

Лада окончательно разрыдалась и кинулась к сестре с объятиями. Она прижала ее к себе так сильно и так отчаянно, что Мара почувствовала ее тонкие ключицы и худые ребра, которые не скрывало даже шерстяное платье с фартуком.

– Я пойду. Мы договорились встретиться на его заднем дворе, меня проведут до экипажа.

Она схватила с пола черный плащ с глубоким капюшоном – такие плащи точно вызывают подозрение своей загадочностью, но хорошо скрывают тело и лицо человека.

– Спасибо тебе, сестрица, – Лада обхватила лицо Мары холодными тоненькими руками и поцеловала ее в щеку. Мара потупила взгляд: уж очень близко оказалось лицо сестры. От Лады пахло розовой водой, гвоздикой и сладостями. Губы – теплые и сухие, мягкие, как пирожные. – Пусть и у тебя все сбудется. Пусть ты найдешь свое место, пусть оно будет приветливым тебе.

На этих словах Лада выскользнула из комнаты, и звук ее быстрых шагов становился все тише и тише. Мара вслушивалась в этот стук до последних, самых глухих звуков, пытаясь запомнить ритм шагов своей сестры. Но звук стих. Мара какое-то время ждала, что он повторится снова, что Лада что-то забудет в комнате, передумает, вернется. Но время шло, а шажки не возвращались.

Комната сестры была все еще залита утренним солнцем, но в камине уже не тлело теплых углей, и