Стрекоза - Екатерина Валерьевна Шитова

– Никко… Он появился на свет слабым, почти мертвым. Он чуть не погубил свою мать, но ему все равно не хватило ее сил, – заговорила Ваармайя, – Черный, скользкий, как гусеница, кривой, с уродливым лицом и безобразными культями вместо ног – таким я увидела его, когда вынула из Айно. Он был похож на неведомое чудище, а не на младенца.

Айно испугалась его вида и даже не смогла приложить к груди. Я разозлилась на нее и стала бить по щекам, но она задыхалась от плача и лишь трясла головой, повторяя, что это не ее ребенок. Тогда я поняла, что если я сама не выхожу этого младенца, то Лаайниккен потеряет всякую надежду обрести хранителя в будущем. А без пиявцев эти места рано или поздно исчезнут с лица земли – озера высохнут, зарастут лесами. Тогда я прижала к груди этого черного младенца и унесла его в свою хижину.

Несколько месяцев я выхаживала его, отпаивала заговоренной озерной водой, грела на печи, натирала его тонкую кожицу медвежьим жиром… Несколько раз я пыталась вернуть его матери. Все-таки любой живой детеныш может ожить в теплых материнских объятиях. Дитя лечит даже сам материнский взгляд. Вот только Айно даже смотреть не хотела на Никко, и мне приходилось уносить его обратно.

В своей хижине я соорудила для него местечко в старом сундуке. Положила на дно соломы, а сверху накинула старую перину. Поначалу он так требовал мать, что кричал часами, не унимаясь. Тогда я приноровилась закрывать на время крышку сундука, чтобы не слышать его звонких воплей. А потом постепенно Никко привык к одиночеству. Я брала его в руки лишь для того, чтобы накормить, но и то старалась не прижимать к себе слишком сильно, чтоб он не привыкал к теплу. Младенцы, знаешь ли, быстро привыкают к теплу, к рукам, к нежности. Да что там! Точно так можно и о взрослых людях сказать. Да и не только о людях. Все живые существа тянутся к любви и теплу, и все к нему быстро привыкают…

Ваармайя замолчала. Подойдя к печи, она налила в две чашки свежий травяной отвар и подала одну чашку мне. Я не поблагодарила ее, но сразу же отпила глоток. По венам снова потекло тепло и спокойствие. Оно было мне теперь просто необходимо. Я была вне себя от избытка эмоций, руки дрожали, и я даже расплескала отвар на себя.

– Увидев Никко через несколько лет – более-менее окрепшего, круглощекого, Айно раскаялась в своем поступке. Она даже попросила меня вернуть ей ребенка, но я отказала ей. Однажды она уже бросила его. Что, если бросит и во второй раз? К тому же, я с пеленок готовила Никко к тому, что он станет хранителем, главным мужчиной Лаайниккена. Он был полностью самостоятелен, когда жил со мной. Даже без ног он умудрялся быстро передвигаться по лесу. Я растила не инвалида, а будущего пиявца. А в кого она его превратила? В безвольного неженку? Пусть она обучила его грамоте, пусть посвятила в дебри человечьей жизни, но она не научила его главному – быть истинным хозяином, быть главным. Все в Лаайниккене зависит от Айно.

Ваармайя горько усмехнулась. Я посмотрела на ее лицо, оно было очень грустным в эту минуту.

– Да-да, я его вырастила, а он взял и сбежал от меня к матери, когда стал старше. Убег, не прощаясь, неблагодарный! Хотя я и сама подозревала, что Айно тайно ходит к моей хижине, когда меня нет. Уж не знаю, чем таким она его приманила, может человечьими штуками, которые говорят и светятся ярче зажженной лучины, а может, еще чем. Ему, видать, стало не интересно со мной. Молодость, она у всех молодость. Молодые вечно жаждут приключений, ищут чего-то нового.

– Светящаяся штука называется телефоном. Тебе, наверное, сложно представить, но в телефоне сейчас – вся человеческая жизнь. А еще по нему можно общаться даже на большом расстоянии. Не знаю, поймешь ли ты, Ваармайя… – я вздохнула, нахмурилась и сцепила руки в замок, – до того, как я оказалась в Лаайниккене, я общалась с Никко по телефону целых два года. Он писал, что любит меня. И я тоже влюбилась в него, ведь я считала его обычным парнем. А еще он поддерживал меня и относился, как к нормальному человеку, в то время, как все вокруг, включая отца, считали меня сумасшедшей. Я ведь думала, что он просто влюблен в меня, а, оказывается, я была нужна ему для другого. Теперь я понимаю, что это он прислал моему отцу информацию о Лаайниккене. Отец поверил в то, что Айно исцелит меня. Теперь я почти уверена, что все это подстроил он.

Мою душу заполнило мерзкое ощущение. Я почувствовала себя не человеком, а марионеткой в чужих руках. Собрав все силы в кулак, я поднялась на ноги, держась за стену.

– Я хочу уйти отсюда. Прямо сейчас! – сказала я, – Я сыта по горло вашим Лаайниккеном!

Ваармайя насмешливо взглянула на меня и покачала головой.

– Я не отпущу тебя, пока ты не сделаешь то, о чем я тебя прошу, – строго сказала она, – а пока полежи и подумай хорошенько!

Старуха подняла руку и направила на меня тыльную сторону ладони. Я увидела глубокие линии, расходящиеся от центра в разные стороны. Они засветились, и меня тут же пронзило болью. Я ахнула, прижала руки к груди и рухнула обратно на лежанку. Руки и ноги перестали слушаться, все тело стало тяжелым, словно налилось свинцом. Я хотела закричать, но губы мои будто намертво склеились. Я лежала, смотрела в потолок и думала о том, что, наверное, у меня нет другого выхода, кроме как остаться здесь и принести себя в жертву Лаайниккену. Я пришла к Ваармайе за спасением, но вместо этого оказалась в еще более жуткой ловушке.

Я чувствовала себя растоптанной, обманутой, униженной, использованной и глубоко одинокой. Хуже, чем сейчас, уже просто не может быть.

Или может?…

***

девять месяцев спустя

Я куталась в тулуп, греясь на солнце, которое с каждым днем грело все сильнее. Снег в лесу еще лежал, но в поселении уже просохли тропинки. Девушки сняли высокие резиновые сапоги и ходили босые. Озеро блестело от солнечного света, а воды его отражали небесную синеву. Я щурилась и подставляла солнцу свое бледное лицо.