По следам серой царевны - Елена Николаевна Щигорцова

– Это шоб птица хороша родилась и никакие черти этого испоганить не смогли, обережка такая. Не видала что ль?

В Горбунке водилось много домашней птицы; а это и еда, и перины, и для продажи хорошо, поэтому таким хозяйством дорожили и оберегали, как могли.

Женщины уже стали подходить по протоптанной дороге к избам, как Йара остановилась, вроде и заносит ногу, чтобы ступить, а не может.

– Устала? – Сочувственно спросила Сойка, сама тяжело поднимаясь в гору.

Но Йара не ответила и отступила вправо. Пошла полубоком, огибая большой кусок земли, не сводя с него глаз. Для других это была лишь пустошь на пригорке, покрытая желтизной травы и слякоти, а Йара видела, как минет более двух сотен лет, так завозятся здесь крестьяне местные в строительстве и взметнётся белоснежными стенами красивая церковь.

– Пришибленная, или лентяйка, – сделала для себя Сойка вывод шепотом, наблюдая, как Йара, пройдя круг, подходит к ней.

– Здесь будет церковь, – еле слышно проговорила Йара, ставшая ещё белее лицом.

– Ась, – не услышала Сойка.

– Трехпрестольная, каменная… но недолог ее век… во честь Пресвятой Богородицы…, – продолжала бубнить Йара.

– Чего ты там про Богородицу, – нервничая, что не расслышала, спросила Сойка, но Йара, опустив голову, уже замолчала и задумалась о чем-то о своём.

– Тьфу, пришибленная, – повторила Сойка и пошла дальше. Йара за ней.

Войдя в ограду, Сойка указала ей рукой идти в избу, а сама направилась под навес разжечь самовар. Йара открыла тяжелую деревянную дверь с крыльца и ступила в сени. Весь пол был выложен маленькими серыми шкурками ежей, настланных друг на друга. Йара немало удивилась, даже вскрикнула. Много она исходила земель и деревень, побывала в сотнях деревенских изб, а такое впервые довелось увидеть. Видимо, в краях этих изобиловало зверьё. Подтверждение этому нашлось и в самом доме – лавки стояли не простые, а покрытые лисьими шкурами, выделанными до того искусно, что будто живые лисы возлежали, раскинув лапки и сложив сонно головы. На широких палатях за печью возились дети. Через слюдяное окно едва проскакивал тонюсенький лучик дневного света, да так и растворялся тут же у оконца на полу. До невозможного пахло румяной коркой ржаного хлеба; запах был настолько сильный и приятный, что Йара ощутила этот вкус на губах.

Вошла радостная Сойка, втаскивая огромный пышущий самовар, и сообщила:

– Батько пришел, волчью голову приволок, на частокол ладить будет.

Дети, как услышали новость про волчью голову, с визгом повыскакивали из избы. Йара за ними, не понимая пока толком, что там происходит.

Во дворе тучный бородатый мужчина, сбросив на землю хорошо собранный тюк из убитого зверья и веток, доставал вольчю голову. Йара сразу почувствовала, что это была волчица; навсегда закрытые глаза и перекошенная пасть в неописуемой тревоге. Мужик поднял эту голову и под восторженные ахи ребятишек понес за дом. Там, как граница и отграда от леса, был воткнут частокол из небольших в обхвате обтесанных брёвнышек, заостренных сверху.

– Гришко, самовар стынет, – послышался из сеней Сойкин громкий голос.

– Добре, – отозвался Гришка и насадил волчью голову на одно из бревен.

По желтоватому вычищенному стволу медленно поползли капли багровой крови.

Йара зажмурилась:

– Нельзя так…

Но ее никто не услышал, все вернулись в тепло хорошо протопленной избы, сели за стол. Йара замешкалась, не решаясь опуститься на лавку, где были лисы. Её била мелкая дрожь. Сойка расценила это тем, что гостья замерзла. Сбегала в сени и поставила перед ней короткие черные пимы:

– На-ко, а то трясет тебя. Обувай.

Йара неторопливо, настороженно сунула ноги, присела на край лавки. Гришка, хлебая наваристую похлебку из чугунка, исподлобья наблюдал это всё. Не нравилась ему сердобольность и открытость жены, вечно спешащей к убогим на помощь.

За дверью послышалась возня; вошли соседки Фекла и Варька с крайней избы, поприветствовали хозяина. Гришка не любил эти хождения бабские, продолжал есть, не поднимая головы. В поселении это знали, но любопытство о новой гостье пересилило страхи, и бабы пришли к Сойке, вроде по соседски поболтать.

Ребята, увидав, что начинаются посиделки и заунывные взрослые разговоры, знали, что сейчас на них особо никто внимания обращать не будет и выскользнули на улицу, уж слишком занятная была волчья голова.

Фекла с Варькой, поприветствовав хозяина, даже не удосужившегося им ответить, топтались у входа, взгляда не сводя с Йары.

– Ну чего, как куры, мнётесь, садитесь с нами, почаёвничаем, – хлопотала Сойка.

Бабы уселись на лавку. Йара маленькими глоточками, неторопливо пила горячий терпкий чай, настоянный на смородиновых листьях и сушеной землянике. Аромат от этого напитка шёл неземной. Йара даже закрывала от удовольствия глаза, проваливаясь в блаженство, забывая и о назойливых взглядах переглядывающихся многозначительно баб и о том, что сидит она тут, а Чернобог не останавливается, идёт, приближается. Так чуден был чай, что забывалась она, растворялась в мгновении.

Из спокойствия всех вывел детский крик. Перепуганная, лохматая ребятня ворвалась внутрь и, резко остановившись у порога, будто в чем-то хотели признаться, но боялись, замерли. Гришка отложил ложку, строго глянул на детей; тревога, вихрем промелькнувшая по душе, едва отразилась во сдвиге бровей вверх.

– Ну? – Нетерпеливо насупился он.

Дети переминались с ноги на ногу.

– Ну? – Повторил Гришка таким голосом, что не ответить было невозможно.

Терешка, мальчонок лет десяти, с золотыми кудрями и в тятькиных, поглотивших его под самые подмышки, шароварах, несмело промямлил:

– Волк…

– Чего "волк"? – Не понял Гришка, но брови вздернул ещё смурнее.

– Пришёл, – выдохнул Терешка в испуге.

Сойка выронила большое деревянное блюдо с квашеной капустой на пол и охнула:

– Якунка!

Полная неуклюжая Сойка с кошачьей легкостью метнулась в сени. Гришка и бабы за ней; ребятишки, увидев страх на лицах родителей, заревели.

Во дворе, между двумя аккуратно сложенными поленницами свеженьких дров, стоял волк. Его шерсть в тусклом осеннем закате казалась темно-синей с мрачным зеленым отливом. В глазах настолько прочно застыла глубокая невечная тоска, что в них невозможно было смотреть. Тяжелой большой лапой волк прижимал к земле мальчишку, на вид лет трех-четырёх. Тот, сверкая детскими голубыми глазками, улыбался, и лежал под волчьей лапой, дрыгая босыми ножонками, не понимая, что происходит.

Люди, выбежавшие из избы, остановились на крыльце, натыкаясь друг на друга и не решаясь сделать ни одного движения вперёд. Сойка, затыкая себе рот передником, мычала, ухватившись за дверь:

– Якунка..

– Цыц, – показал ей Гришка кулак, а сам бегал глазами по двору, присматривая ближайшую палку, до которой мог бы добраться.

Волк взвыл, задирая морду вверх, пронзительно, до мурашек, растягивая скорбный звук. Поднялся небольшой ветер,