Александр Шлёнский - Рыбалка в Пронькино (СИ)

— А чего там помнить-то? Как помер, так ты сразу попадаешь в безличку. Ты вроде как есть, но сам себя не помнишь, ни одной жизни, ничего не происходит, тела у тебя никакого нет, мыслей и чувств никаких тоже нет. Только вроде как часики тикают, и так они долго тикать могут пока про тебя где-то вспомнят и во что-нибудь живое запихнут. Вот как запихнут, так начинается новая жизнь, а какая — это ты не знаешь, тебе наперёд никто не говорит.

— А тебя самого, кем ты дальше хочешь, никто не спрашивает?

— Да кто тебя там… бля, ёпт! Эх, чудные вы все ребята! Вы всё думаете, как помрёте так сразу попадёте к богу в кабинет, на приём? Там ангелы заместо секретарей? Все у тебя про твою жизнь спрашивают, протокол пишут, прегрешения твои подсчитывают, счётами щёлкают, да? Потом приговор лично тебе зачитывают? Прямо так все и крутятся вокруг твоей персоны!

— А чё, разве не так? — удивился Лёха.

— Да за каким хреном они на тебя время тратить будут? — желчно спросил Петрович. — Всё на том свете точно так же как и на этом! Тут ты нахуй никому не нужен, можешь служебные писать и к директору на приём пробиваться и месяц и год, и пять лет. И там точно так же! На заводе ты хоть состав администрации знаешь, к кому обратиться. А там и этого нет. Кто тобой командует, по какому уставу… Ничего не говорят! Сколько в безличке чалиться будешь… Куда тебя в следующий раз посодят… На каком основании, с какой целью… Запомнишь ты предыдущие жизни или забудешь и опять начнёшь всё с чистяка — никто тебе ничего не скажет! Вот только последний раз, уж не знаю почему, правила поменялись. Вытащило меня озеро из безлички, предложило вот тут у вас трактористом поработать. Посадили пока в трактор. А дальше — хочешь опять, говорят, в безличку тебя отправим, и жди тогда… А хочешь, сунем тебя в какую-то хреновину, забыл как они её зовут…

— Каколин? — подсказал Толян.

— Вот! Он самый. Это, говорят, на время. А потом, говорят, обязательно чего-нибудь получше придумаем. Даже не знаю, как быть. Пока что они там хватают души из безлички направо и налево, и распихивают по своим каколинам да по лягушкам. Народ матерится, но плавает. Можно конечно отказаться, насильно никого не заставляют, но смысл… Опять в безличке сидеть, ждать, и неизвестно чего дождёшься. Попадёшь в какого-нибудь паука, и сиди целую жизнь как дурак в углу, мух лови… А там в озере — хоть какое-то развлечение. Вот сейчас дойду до озера, контейнеры сгружу на дно, а дальше наверное трактор на запчасти разберут, а меня в каколин определят. Или в лягушку. Это по желанию, я ещё не решил в кого лучше. В общем, оно всё, конечно, лучше чем в безличке болтаться как дерьмо в отстойнике. Так хоть с народом потрындеть можно.

— Анатолий, ты там хорошо травы хапнул? — неожиданно прорезался Женька Мякишев в голове у Толяна, который ещё с утра несколько обмяк от любовных упражнений с Веркой, а потом и пуще привял, на славу покурив с Петровичем.

— Ну, есть немного, а что?

— Спроси там у Петровича, он ничего по обкурке не забыл?

— А чего сам не спросишь?

— Не хочу его в таком состоянии по нашим каналам беспокоить, а то у него чайник лопнет с непривычки. Это кто вас так накурил?

— Это я с утра по запарке махру с афганкой перепутал. Дали Петровичу покурить, ну и покурили… Все!

— Вот про всех-то и разговор. Ты свою деревню от смерти спасать будешь?

— Импланты, что ли?

— Импланты, конечно! Скажи Петровичу чтобы хвост выдвинул. Если он по обкурке забыл, это такая длинная фиговина под панцирем со стороны жопы. На хвосте шипы, как тот что я тебе на озере воткнул. Короче, по одному шипу на рыло. Втыкай под лопатку, так проще всего. Через неделю будете все здоровые, и никакая радиация вам будет не страшна.

— А с озером у них тоже связь появится как и у меня?

— Ну а как же! Хотите жить долго и весело, значит придётся озеру душу подарить.

— Петрович, ты ничего не забыл? — обратился Толян к чуду озёрной биоинженерии.

— Ой, точно бля! Меня же специально для вашей деревни озеро хвостом снабдило. С лечебными иголками. Погодь, сейчас я его выпростаю из-под панциря. Ага, вот. Иголок на нём дохуя, на вас на всех будет штук по сто на рыло, а вам по одной только и нужно. Только давайте так, рвите иглы и колите народ сами, у меня для такой работы размерчик неподходящий.

— Да нормально всё, поколем, ты только объяву сделай, у тебя голосок посильнее. — попросил Лёха.

— Уважаемые жители села Пронькино и гости столицы! — рявнул Петрович так что на придорожных деревьях мелко затряслись листья. — Сейчас мы откроем тут для вас фельдшерско-акушерский пункт! Кто из вас желает получить в подарок от Волынина озера медицинский укол, чтобы излечиться от радиации и стать здоровыми строителями коммунизма, стройся по краю дороги в одну шеренгу! Да! И спину заголяйте заранее чтобы никого не ждать!

— Смирна-а-а! Направа-а-а-а… Кру-у-гом! — скомандовал Толян. — шеренга повернулась на сто восемьдесять градусов.

Толян и Лёха, повыдирав полные горсти шипов из хвоста Петровича, подходили к каждому по очереди и втыкали шип под левую лопатку. Не успевшим вовремя оголить спину приторможенным доходягам Васька лёгким движением клешни распарывал сзади одежонку, и в заголённое место тут же вонзался острый шип.

— Машка, поди сюда! — подозвал Толян ошивавшуюся рядом сестру. — Поворачивайся, спину мне давай. Дуэйн? А что Дуэйн! Сегодня живой и ебёт как конь, а завтра убили, и ты сирота… Дела солдатские. Хочешь помереть или хуже того, химерой стать? Давай спину! Вот так… Так оно надёжнее.

— Всем привитым просьба пройти по деревне и обеспечить явку всех жителей сюда, на прививку. Одна нога здесь, другая там! Детей тоже сюда тащите! — кричал каждому новообращённому в ухо предусмотрительный Лёха.

Примерно через два с половиной часа все жители Пронькина от мала до велика были благополучно привиты от радиации. Мужики и бабы те что поздоровее понатаскали из близлежащих домов вёдра с водой и не меньше получаса усердно обливали перед дорогой контейнеры, чтобы они не пожгли Петровичу панцирь, хотя он и говорил что ни шута ему не будет.

— Ну прощай, Петрович! Не знаю, какой модели ты трактор, а человек ты был хороший! — душевно сказал Лёха и дружески похлопал Петровича по огромной лапе покрытой толстой роговой чешуёй.

Неожиданно из дыры в заборе выметнулся на улицу огромный рыжий зверь с чёрными подпалинами, двумя прыжками подскочил к Толяну, встал на задние лапы и требовательно погрузил большущие когти в Толянину гимнастёрку.

— У-у-а-а-а-а-у-у-у!

— Котовский! Это же Котовский! Ей-богу! Чего это с ним? Он сроду к людям близко не подходил! — загомонили пронькинцы.

— Здорово, Котовский. — Толян осторожно погладил зверя по голове. — Прости, забыли мы про твоего хозяина.

— У-а-а-а! — огромный рыжий котяра нервно забил хвостом по дорожной пыли.

— Пошли сходим к Ваньке Мандрыкину, укол сделаем. Он уже совсем плох, сам сюда не дойдёт. — предложил Васька, осторожно почесав кота клешнёй за ухом.

— У-а-я-а-у! — Котовский освободил когти из Толяниной гимнастёрки, на секунду прихватил Ваську зубами за клешню, а затем легонько толкнул Толяна лобастой башкой под коленки, типа, давай, мужик, пошли.

Поволоклись всем скопом к Ваньке Мандрыкину делать укол. Впереди важно шествовал Толян с чудодейственными шипами в руках, рядом с ним гордо вышагивал Лёха, чуть позади шёл Василий. За ними на полусогнутых лапах крался Котовский, вздыбив густую рыжую шерсть и нервно подёргивая хвостом, вроде как отслеживая чтобы ненадёжные людишки по пути не передумали и не смылись на полдороге, а следом шагали вразброд, спотыкаясь и покашливая, все остальные только что привитые сельчане. Трактор Петрович давно скрылся за деревьями. Чистое небо понемногу заволокло набежавшими невесть откуда облаками. Солнце продралось через них раз, и другой, но облака навалились на него кучей как гопники на прохожего, смяли и запинали со всех сторон. Белый свет испуганно ахнул и отступил на дальний краешек неба, и вдруг как-то сразу завечерело. Полдневные пряные луговые ароматы стали быстро уходить из остывающего воздуха, заменяясь запахами вечерней свежести. В потемневшей траве постепенно умолкли уставшие от дневной стрекотни кузнечики, и освободившееся звуковое пространство заполнили мелодичными трелями прятавшиеся в укромных местах сверчки. Неожиданно с вершины старого клёна дико заорала, вклинившись в симфонию сверчков, неизвестно откуда взявшаяся огромная тропическая цикада. Её незнакомый в этих местах надсадный вопль пронзил вечерний воздух, заставив его скорчиться в жестокой судороге. Оторопевшие от акустического удара оркестранты оцепенели от страха в своих щелях и надолго замолчали.

Дуэйн, получивший от озера прививку несколькими днями ранее и в нынешних эпических событиях не участвовавший, крепко спал в Толяниной избе на широкой Машкиной кровати, в то время как его душа занималась в далёкой Калифорнии делами мировой важности, о которых речь ещё впереди.