Новый мир. Книга 2: Разлом. Часть вторая (СИ) - Забудский Владимир

— Надеюсь, ты шутишь. Ты что, подходила так близко?!

— Кхе-кхе-кхе-кхе… извини, я… кхе-кхе…

Приступ кашля на этот раз был особенно силен. Отвернувшись, Маричка неловко сплюнула в сторону.

— Ты в порядке? — спросил я, чувствуя, как моя тревога и раздражение немного остывают.

— Да, — отдышавшись, она вновь повернулась ко мне и продолжила прерванную речь: — У меня не было выбора. Мы же оставили лишние рюкзаки, не отходя от машины. Так что знай — никто не нашел эту машину. Они там так и лежат, как мы их оставили. Выглядят плохо. Бедняги, скорее всего, умрут от ран или от жажды раньше, чем их кто-то найдет. Мне из-за этого не по себе.

— Да плевать на них! Тебе сказочно повезло, что ты не попалась, вернувшись к той машине! — пробормотал я, качая головой в знак неодобрения.

— Я была очень осторожна.

— Кроме евразийцев, на пустошах еще много опасностей. Ты забыла о собаках? И дело не только в них! Большинство местных не сделают ничего доброго, встретив одинокую безоружную женщину.

— Димитрис, я прожила здесь большую часть жизни, — напомнила мне девушка. — Поверь, моя жизнь не была беззаботной.

Я потупился, вдруг сообразив, что так оно и было.

— Что со мной такого можно сделать? — фаталистически пожала плечами она. — Меня невозможно обокрасть, у меня нет ничего… ну, кроме этих рюкзаков. Забрали бы их — так бы и было, вернулась бы с пустыми руками, как ушла. Выгляжу я… кхе-кхе-кхе… паршиво, но, если бы все равно решили изнасиловать, я бы пожаловалась, что у меня туберкулез. С моим постоянным кашлем в это очень легко поверить. Раньше срабатывало. А не сработало бы — ну, тогда б перетерпела. Могли разве что убить, просто для развлечения. Или продать, в рабство там, или на органы. Но на этот риск ради воды я решила пойти. У меня не было выбора. Я думала, что от этой воды может зависеть твоя жизнь!

Я потупился, уставился в пол, понимающе кивнул. Мне отчего-то стало стыдно из-за своей вспышки, но я так и не смог найти подходящих слов извинения. Я кинул незаметный взгляд в сторону, куда девушка сплюнула во время обострения ее приступа кашля и увидел, что слюна смешана со сгустком крови.

— Держи, — произнесла она примирительно, отхлебнув из бутылки и протянула она ее мне. — Я добыла ее для тебя!

— У тебя правда туберкулез? — спросил я, приняв у нее из рук бутылку.

— Точно не знаю. Я не бывала в больнице с тринадцати лет, — безразлично пожала плечами девушка.

— Давно у тебя кровавый кашель?

— Я как-то обойдусь без расспросов о моем здоровье от того, кто этой ночью чуть не умер прямо у меня на руках! — неожиданно очень завелась и смутилась девушка, явно желавшая избежать этой темы. — Не хочешь пить — давай обратно!

Пожав плечами, я наконец сделал из фляги большой и жадный глоток. Смог остановиться лишь когда она опустела на половину.

— Тебе, по крайней мере, не следовало ходить безоружной, — произнес наконец я, отдав ей бутылку.

— А зачем мне это? — покосившись на автомат, покачала она головой. — Я не способна на убийство. Я хорошо себя знаю.

Ее слова заставили меня задуматься. Я считал, что я тоже хорошо себя знаю. И полагал, что уж у меня-то давно выработался иммунитет к любым моральным терзаниям, связанным с убийствами. Однако вчера я не сделал того, что должен был. И почему-то совершенно о том не сожалел.

— О чем ты думаешь?

— Ни о чем.

— Ты не убийца, Димитрис, — вдруг уверенно проговорила девушка. — Как и я.

— Ты совсем меня не знаешь. А ведь я убивал людей даже при тебе.

— В том не было твоей вины. Тебя заставили заниматься всем этим вопреки твоей воле.

— С чего ты взяла?

— Вчера, когда… ну, когда тебе было нехорошо… ты много всего говорил в бреду, — припомнил девушка, и по ее лицу пробежала тень. — Это было страшно слушать. Ты выкрикивал какие-то воинские кличи. Ты без конца называл себя «мясом». Кричал, что рожден, чтобы убивать. Я даже номер твой уже запомнила. «Триста двадцать четыре». В какой это армии присваивают вместо имен номера, как в каком-то концлагере?

Я вполголоса чертыхнулся, злясь на себя за то, что сказал, и испытывая тревогу из-за того, что еще я мог сказать.

— Я говорил что-то еще о своем прошлом? Много всего страшного, да?

— Кое-что, — ответила Маричка уклончиво, и по ее глазам я яснее ясного понял, что кошмары, мучающие меня чаще всего после Африки, тоже прозвучали из моих уст. — Но важнее всего то, что ты ужасно сожалел. Ты просил за все прощения, Димитрис. И это было искренне.

— Сожаления не вернут жизни тем, у кого я их отнял, — помрачнел я. — Они вообще ничего не меняют.

— Для меня — меняют.

— После всего, что ты слышала и видела, ты должна бояться меня.

— Нет. Я совсем тебя не боюсь.

— Когда я проснулся и увидел, что тебя нет… Я решил, что ты ушла. Ушла насовсем, — признался я.

— Ты думал, я брошу тебя? После того как я была с тобой всю эту страшную ночь?! — возмущенно засопела девушка.

— Дело не в том. Я боялся, что ты сбежишь из-за того, что я говорил во сне. Из-за того… из-за того, что поймешь, какой я монстр.

Она долго и задумчиво молчала, не глядя мне в глаза. Потом наконец посмотрела. Смело и открыто.

— Я не знаю, что было раньше. Но с тех пор, как мы встретились, ты еще не причинил вреда никому, кто бы не пытался причинить вред тебе… или мне. Ты защищал меня. Ты никого не убивал, если только у тебя оставался выбор. У меня нет причин бояться или осуждать тебя, Димитрис.

Я с благодарностью кивнул. Эти слова были для меня более важны, чем она могла себе представить. Глядя на нее, я вдруг сделал нечто очень необычное для себя, непривычное — улыбнулся. Наверное, улыбка смотрелась странно на моей украшенной шрамом роже, потому что Маричка при ее виде слегка напряглась.

— Что такое? — чуть встревоженно переспросила она.

— Я помню, как ты мне вчера пела. Мне это снилось, или это было на самом деле?

Бледные щеки девушки вдруг покрыл едва заметный румянец, как тогда, когда я спросил о ее трофейной одежде. Похоже, так бывало всякий раз, когда Маричка по какой-то причине чувствовала стыд или смущение. Она ответила не сразу.

— Я не думала, что ты запомнишь.

Некоторое время она промолчала, а затем начала рассказывать:

— Когда-то, еще в центре Хаба, учительница говорила, что у меня врожденный музыкальный слух. Но с тех пор я никогда никому не пела, кроме… неважно.

Ее глаза выражали смятение. Я почувствовал, что мне не стоит расспрашивать о том, что стоит за этим «неважно».

— Это было от отчаяния. Я просто не знала, что еще делать. Тебе было так плохо, ты так страдал, все время говорил все эти ужасные вещи сквозь сон, скрипел зубами от боли, дрожал… Я думала… думала, что, может быть, это успокоит тебя.

— У тебя голос необычный. С хрипотцой, — припомнил я. — Он как-то странно сочетался с дождем.

— Да, точно, — поникла Маричка. — Я иногда забывают… ну, о своих хрипах. Это из-за… из-за того, что мне… слегка нездоровится. Это было, наверное, ужасно, да?

— Я не помню, чтобы слышал что-то прекраснее, — честно признался я.

Она долго смотрела на меня после этих слов, словно бы пытаясь понять, искренен ли я. Но так ничего больше и не сказала. Я почувствовал себя неловко, сообразив, что всколыхнул в ее душе какие-то переживания, вызвал к жизни призраки прошлого. Чтобы как-то уйти от неловкой темы, я перевел взгляд на остатки костра.

— У нас было какое-то мясо, — вспомнил я, поморщился. — Помню, как ты жарила его. Кажется, ты пыталась кормить меня.

— Ты все равно ничего не съел. И оно, наверное, к лучшему.

— Что это было?

— Собачатина, — поморщилась девушка.

— Где ты взяла ее?

На лице девушки изобразилось легкое колебание.

— Я… Перед тем как уехать, я… кх-кх…отрезала кусок от одной из тех, которых ты убил, — наконец произнесла она, глянув мне в глаза.

По-видимому, выражение моих глаз красноречиво выдало, что Маричка не казалась мне человеком, способным на такое.