Господин следователь. Книга 11 (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

— Так она здесь и останется, — заверил я маменьку.

— А свадьба как же? — возразила барышня, отлипая от барыни.

— Какая свадьба? — ахнули мы с матушкой в два голоса.

Я о чем-то не знаю? Что за дела?

— Барин, так я уже могу ехать? — влез в наш разговор ямщик.

А чего спрашивать-то? Ах, он же от меня чаевые хочет. И компенсацию за возможный вычет.

— Ваня, не увлекайся, — перехватила мою руку Анька, когда я собирался отдать дядьке две красненькие бумажки. — Одной хватит.

— Благодарствую, барышня, — осклабился ямщик, принимая десятку.

Вот ведь, зараза. Не барина благодарит, который десятку дал — считай, жалованье за рейс, а барышню. А маменька, глядя на нас, хихикнула.

— Аня, так что за свадьба? — напомнила маменька. Перевела взор на меня. — Иван?

— Свадьба Ивана Александровича и Елены Георгиевны, — сообщила Аня. — А чья же еще?

— Фу ты, господи, — с облегчением выдохнула маменька, потом, приобняв нас обоих, слегка подтолкнула к двери. — Пойдемте домой, уж там и наговоримся.

Правильно, и чего это нас пугать?

— Иван, где твоя комната, не забыл? — спросила матушка, когда мы вошли в прихожую. — Вещи твои занесут, вымоешься с дороги — воду, свежее белье, принесут, а потом в столовую. Пока чайку попьем, чем-нибудь перекусите, а скоро и батюшка на обед приедет.

— Может, я пока драники для Александра Ивановича приготовлю? — предложила Анька. — Судачка не успею.

— Иди уж, — засмеялась маменька, ухватывая Аньку за хвост. В смысле — за рукав, хотя за хвост было бы правильнее. — Какие драники, какой судачок? Ты теперь у нас барышня, почитай, студентка. Больше никакой кухни, никаких судачков и прочего. Пойдем, я твою комнату покажу. Посмотришь — как все расставлено, удобно ли.

Да, а мне-то маменька комнату не показывала, все Аньке да Аньке. Ка-нешна, мелким-то, особенно девчонкам, всегда благоволят.

С дороги бы лучше всего в баньку сходить, попариться, да сполоснуть с себя пыль и пот. А душ… Уже и отвыкать стал.

Здесь же, споласкиваться в тазике — невелико удовольствие, но лучше, чем ничего. Тем более, что какой-то дядька и грязную воду вынесет, и чистой принесет. Надо бы хоть имя узнать. Похоже, у родителей прислуги добавилось.

Заодно еще и щетину сбрил, отросшую за три дня. И не порезался! Вроде, человеком себя почувствовал. Вон, уже и свежайшее белье приготовлено. Пожалуй, иной раз хорошо быть барчуком, за которым все бегают, заботятся.

Только стал одеваться, явилась маменька.

— Мам, ты чего? — заверещал я, словно испуганный поросенок, лихорадочно засовывая ноги в подштанники. А они закрутились в штопор — чуть не упал.

— Не бойся, ничего нового не увижу, — засмеялась маменька. — Я же тебя, глупенький, голенького купала. Ладно, кальсоны напяливай, глаза закрою. Плечо показывай.

— А что там показывать? — запротестовал я, ухватывая нательную рубаху. Не успел. Маменька успела открыть глаза, и покров мой отобрала.

На левой руке остался небольшой шрам. Пока свежий, но со временем, авось, рассосется.

— А почему не зашили? — строго спросила дочь генерала.

Я только пожал плечами. Я что, доктор, что ли? Акушерка, обрабатывавшая рану, грязь лишнюю из нее вытащила, карболкой залила, перевязку наложила, так и ладно. А Федышинский, приехавший через… Через сколько он часов приехал? Не помню, но зашивать, как мне кажется, уже поздно было. Да и прихватил ли Михайло Терентьич пошивочный материал?

— Рану обработали, повязку правильно наложили, доктор, когда приехал, смотрел, Ане инструкции оставил — она потом и бинты меняла, — пояснил я, торопливо натягивая рубашку, а потом принялся влезать в штаны. Неприлично стоять перед женщиной в нательном белье, пусть это и твоя мать.

— Аня?

— А она разве не писала? — удивился я.

— Нет, — покачала головой матушка. — Анечка сообщила, в общих чертах — мол, Иван был ранен, пуля прошла вскользь, рана несерьезная, помощь оказана.

Скромная у меня барышня. А ведь могла бы похвастаться в собственном участии. Придется мне.

— Аня и Леночка в Череповце узнали, что меня поцарапало, доктора из теплой постели вытащили, коляску у городского головы реквизировали, потом меня примчались спасать. А мне, к тому времени, уже и первую помощь оказали, да и вообще — тут ничего страшного не было.

Страшного не было, но сознание-то я потерял. Да еще и в свою реальность смотался. Лучше бы не мотаться. Думай теперь — что ж там такое стряслось? Война, что ли? Почему отец из полковников прыгнул в генералы? Или это всего лишь плод моего воображения? Все могло быть.

Маменька притянула мою голову, поцеловала в лоб.

— И как бы мне с тебя слово взять, чтобы ты себя под пули не подставлял? — вздохнула она. — Знаю, что бесполезно. Зато уж дед-то тобой как гордится! Всем уже, включая министра, уши прожужжал — вот, дескать, кровь, Веригиных сказывается. Внучок-то, даром, что статский чиновник, а грудь подставил за други своя! И кавалером святой Анны стал!

— Мам, да не подставлял я свою грудь. Все как-то по-глупому вышло — увидел, что дезертир в Васю целится, так я его отпихнул. Малость движение не рассчитал, мне немножко и перепало. Порох у беглеца подмоченным был, так что и всего-то руку поцарапало. А вот часы отцовские жалко и крест. А мне теперь перед Верочкой неудобно — женой исправника. Она меня чуть ли не спасителем мужа считает.

— Ваня, а кем она тебя должна считать? — удивилась маменька. — Да супруга исправника, небось, каждый день теперь свечу за твое здравие ставит, господа благодарит. Не ты — она бы вдовой осталась, детки бы осиротели.

— Вот и я Василию говорил — мол, не для тебя старался, а для себя. Убили бы господина исправника, а мне лишняя морока. О вдове беспокойся, о сыне.

— Ох, Ваня-Ваня… — снова вздохнула маменька, прижимая мою голову к груди. Погладив по голове непутевого сына, смахнула слезинку. — А барышни у тебя молодцы. И невеста, и Анечка.

— Анечка, она как ты.

— Что, как я? — не поняла маменька.

Сказать, что такая же вредная? Нет, обидится.

— Такая же заботливая, — нашелся я. — С неделю, если не больше, меня тиранила — ну-ка, Ваня, руку показывай. Надо повязку менять. Она у доктора фельдшерские курсы закончила — те, что в теории, а на моей руке практику проходила. Если бы аттестовать разрешили — все бы экзамены сдала. Зато вишь, орденом святой Анны пожаловали.

— Пойдем-ка чай пить, анненский кавалер, — улыбнулась маменька.

Это она на что намекает? На девчонку или на орден?

А в столовой нас уже ожидала Аня, да еще в новом платье. Это у нее с собой прихвачено или маменька расстаралась?

Мы уселись, а маменька укоризненно посмотрела на меня. Ах ты, опять забыл. Мне же, как единственному мужчине, положено молитву прочесть, а женщины должны вторить за мной.

— Обедать станем, когда отец приедет, — сказала матушка. — Перекусите, чем бог послал.

Ветчинка с сыром, хлебушек с маслом. А что еще надо, чтобы дожить до обеда? Так нет же, к чаю полагались еще и оладушки. С пылу да с жара, и со сметаной!

За поздним завтраком или ранним обедом (предобедом) обменивались новостями. К счастью, все основные новости маменька уже знала — спасибо Аньке, но кое-что уточняла. Например — как назвали своего ребенка Литтенбранты, кто приезжал на крестины Сашки-Шурки? Или — отчего Игнат Сизнев решил назвать младшую дочку Анькой?

Меня же интересовало другое — как это маменька отважилась пойти в начальницы Медицинского училища?

— Так из-за дедушки, — объяснила маменька. — Петр Семенович, когда твой дедушка к нему приехал, чтобы тот пока помещение у училища не отбирал, подождал, пока зять свое не подыщет, попросил — дескать, если училище в стенах медицинской академии, то пусть начальницей либо жена генерала станет, либо дочь. Все-таки, посолиднее будет. А батюшка и ляпнул — так чего далеко ходить? Вон, твоя крестница нынче в Петербурге. А коли родной отец договорился, куда деваться?