Господин следователь. Книга 11 (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

— Аня, мы уже с тобой говорили — чем дальше идет развитие техники, тем легче жить пахарю. Первобытные земледельцы палкой-копалкой пользовались, потом мотыги научились делать. Лошадей приручили — уже легче стало. И плугом больше земли можно обработать, нежели сохой. Опять-таки — плуги разные. Милютин на судостроительном заводе цех собирается поставить, чтобы плуги колесные делать. А скоро — думаю, у нас имеется шанс дожить, на поля техника выйдет.

— Это ты про трактор, который сто лошадей заменит? — вспомнила Анька.

— Про него. И еще про сеялки, и про комбайны, которые станут поля убирать вместо баб, что с серпом корячатся, и про сенокосилки. С техникой и у пахаря время свободное появится. Вот, пусть за границу съездит. Посмотрит на картины в Париже, в Венеции побывает, на Эйфелеву башню. Или, вместо того, чтобы по каналам плавать — пусть по Волге путешествует. У нас тоже есть, что посмотреть.

Тьфу ты, про Эйфелеву башню я загнул. Надеюсь, спрашивать не станут — где такая? Не спросили. Анька покивала с умным видом, а Салтыков усмехнулся:

— Эх, Иван Александрович, вы так интересно рассказываете, что я чуть было во все это не поверил. Ладно что вспомнил, что вы литератор.

— Литераторство здесь не при чем, — парировал я. — Сенокосилки, сеялки — они уже вовсю используются. Разумеется, они пока на конном ходу, но все равно — конная сенокосилка заменит человек двадцать мужиков с косой, а то и больше. Конная сеялка — так это и потери зерна меньше, и оно равномернее поле засеивает. Правда, не у нас, а в Британии, в Германии. Еще в Северо-Американских штатах. И трактор — это только вопрос времени. Когда-то и паровоз удивление вызывал. Есть в истории закон ускорения прогресса. Сейчас, насколько я знаю, ведутся работы по созданию двигателя внутреннего сгорания. Лет через десять самобеглая коляска появится, а следом — и техника, которая на полях работать сможет.

— Так сами говорите — в Британии да Германии. Куда уж нам-то?

— А нам-то кто мешает? Вот, ежели, все умные да образованные люди в общины уйдут, физическим трудом станут заниматься, вместо умственного, так и будем мы сохой на козе пахать.

— Ваня, нам все это следует записать, — безапелляционно заявила Аня, не обращая внимание на постороннего.

— Записать-то нужно, а куда?

— Так в того же волшебника. Кто нам мешает рассказать — что в этой стране трактора есть? Ладно, про трактора мы писать не станем — не поймут нас, а вот про сенокосилки да сеялки — напишем.

— Давай-ка лучше про трактора, — решил я.

Почему так — Аньке потом объясню. Но она девчонка умная — сама поймет.

Высказал я поручику о том, что наболело, а ведь я, если брать по большому счету, неправ. Дело-то ведь не в том, что у нас народ глупый, косный, а в другом. Механизация нужна тогда, когда мало рабочих рук, а земли много. В той же Англии трактора стали использовать в сельском хозяйстве во время Первой Мировой войны, потому что батраки ушли воевать.А у нас? Рабочих рук много, а земли мало, либо она плохая. Зачем зажиточному крестьянину или нынешнему помещику тратить деньги на сенокосилку, если дешевле нанять малоземельных крестьян? А сено бабы граблями огребут, в стога сметают. Нет, нужны перемены.

Этак, до создания колхозов додумаюсь. Государю, что ли, подсказать? А нужно все-таки с промышленности начинать — стройки там, фабрики и заводы, чтобы было куда излишки рабочих рук перекачивать. В деревню — технику, а излишки рабочих рук — в город. А чтобы техника появилась — нужны рабочие руки. Замкнутый круг.

[1] Автор себя к таковым не относит. Он вообще человек скромный.

Глава 4

Подружка невесты

Миновали заставу, где некогда приезжих в столицу встречала будка, а в ней будочник с алебардой. Будка — пусть и покосившаяся, но стоит, хотя полоски почти исчезли от дождей, а «алебардщика» нет. Их после полицейской реформы отменили, а заставы при въездах в города посчитали лишними. Правильно, между прочем. И расходы, да и смысла в такой охране все равно нет. Интересно, а сами алебарды где-нибудь остались? Сберечь бы их до будущего музея истории МВД. Будку бы тоже неплохо отреставрировать, но она слишком громоздкая.

У Александро-Невской лавры высадили поручика, а сами поехали дальше.

Все, доехали. Улица Фурштатская. И вновь раздрай. Дом, где обитает товарищ министра с супругой, одновременно и похож, и непохож на тот дом, где размещен отель, в котором мы с Ленкой жили два года назад. Или, еще будем обитать?

— Барин, ты, это, велел бы выгружать поскорее, — хмуро сказал ямщик. — Мне же и впрямь нагорит. Уже и так отстаю, да еще, не дай бог, увидит кто, что я не к станции ехал, а по адресу. Не разрешают нам. Начет делают в два рубля.

Чё-то мне нынче водитель кобылы достался зашуганный. В прошлый раз ямщик посмелее был. А этому я уже говорил, что все компенсирую.

— Не обижу, — коротко бросил я, открывая дверцу кареты и подавая руку Ане.

Конечно, она бы сама выскочила, но положено барышне помогать.

Анька, оказавшись на твердой земле (как же надоело ехать!), потопала копытцами, и принялась распоряжаться. И швейцар, что в прошлый раз попытался загнать нас на разгрузку чемоданов и сундуков к черному ходу (это же внутрь въезжать) сам ринулся помогать. Узнал девчонку, знает, что с ней лучше не шутить.

А тут и маменька выбежала. И как узнала? Не иначе, около окна сидела.

Прислуга — четыре женщины и двое мужчин, выскочившая вслед за барыней, расторопно выгрузила все вещи, потащила наверх, словно вереница муравьев.

— Рыбку не урони, — напутствовала Анька батюшкиного камердинера, помогая тому снять с крыши ящик. — Кухарке скажи — пусть сразу на ледник тащит. Приду, проверю. Еще хотела пирожки распечь.

Ох уж эти пирожки! Барышня не сумела скормить поручику и треть от оставшихся, пыталась навязать ему оставшиеся вместе с корзинкой — дескать, всех-то дел, водичкой сбрызнуть, да в печку сунуть минут на пять — распекутся. Но Салтыков, под благовидным предлогом отказался — дескать, с корзинками таскаться не положено, да и вообще… Конечно, куда офицерам с корзинкой? А заморачивать кухарку «распеканием» — себе дороже.

Маменька, расцеловав сыночка, сгребла в объятия Аньку.

— Анечка, да без тебя все сделают, ну что ты… А с пирожками как-нибудь Матрена управится.

Ага, управится. На Фурштатской и воробьев много, и ворон. Не все им конские яблоки клевать, пусть пирожками займутся. Авось, клювы не попортят.

Каюсь — испытал чувство ревности, когда увидел, как маменька обнимает и целует Аньку. Пожалуй, что крепче и нежнее, нежели меня. И даже мыслишка подленькая влетела — как это так? Ведь я же родной сынок, а девчонка-то, пусть и славная, но чужая.

Но мыслишка, как влетела, так и вылетела, как только обе женщины — и старшая, и младшая, принялись обниматься и плакать. И у самого поднялся ком в горле. Если Аня моя сестренка, то я, как старший брат, должен понимать, что для девочек мамы очень нужны. Конечно, они и для мальчиков нужны, но для девочек больше.

И опять поразился — ведь, в сущности, Ольга Николаевна Чернавская, урожденная Веригина — совершенно посторонняя для меня женщина. Ведь я-то, на самом деле «попаданец», оккупировавший тело ее сына. Казалось бы — что мне до каких-то нежностей? Так нет же! Чувство ревности пробудилось. А почему не вспоминаю своих настоящих родителей, оставшихся где-то там, за гранью?

Значит, помимо сознания, способного путешествовать между мирами, существует еще и такая штука, как сердце, которое не просто какая-то мышца в груди, а еще и…

Да, а что же еще? Что же такое сердце на самом деле? Нет, не придумал. И незачем думать. Сердце, оно сердце и есть.

— Никуда больше Аню не отпущу, — заявила матушка. — Ты-то ладно, мужчина, вам никогда дома не сидится, а это барышня.

И Анька, уткнувшись в маменькино плечо, кажется, согласна.