Спасти СССР. Реализация - Валерий Петрович Большаков

— Потом… Да?

— После уроков, — ляпнул я, уточняя.

Черные глаза полыхнули темным пламенем…

…После уроков Кузя собрала свой портфель — и задержалась у моей парты, значительно подняв палец.

— Должок! Обещал? Иди, целуй!

— Помню, — буркнул я, испытывая одновременно и мелкое удовольствие, и легкий напряг пополам с растерянностью. У меня что теперь, и личная жизнь напоказ?

«А ты что хотел?»

Паштет, выбегая, пощекотал Ирку, и та погналась за ним, охаживая портфелем.

— Прибью! — радостно взвилось в дверях, и вскоре коридор переполнился счастливым визгом.

Мы с Кузей вышли последними.

— Завидую я тебе, — задумчиво проговорила девушка, поправляя фартучек.

— Чего мне завидовать? — пробормотал я стыдливо, ощущая душную зажатость.

— А того, — снисходительно улыбнулась Наташа, прощая мужской наив. — Это не та Тома, что бросит тебя.

— Думаешь? — неловко вытолкнул я.

— Вижу. Беги, не жди меня…

Вечер того же дня

Ленинград, Измайловский проспект

— Мы недолго! — сказала мама невнятно, водя помадой по губам. — Поздравим только, посидим с полчасика…

— Да ладно, — хмыкнул я. — Можно и с часок. Или часика два…

Отец, уже одетый, подмигнул мне и подал матери пальто.

— Всё, Андрюшенька, мы пошли!

— Пока-пока!

Лишь только я запер дверь, зазвонил телефон, словно дождавшись, пока уйдут родители.

— Алё?

Трубка ответила молчанием. Глухо доносились невнятные шумы, вроде бы шаги и далекий разговор, но поверх накладывалось взволнованное дыхание.

— Алё! — повысил я голос. — Это ты, Том?

Шорох. Выдох. И зачастили гудки…

Среда, 14 марта. День

Ленинград, проспект Огородникова

Морозы отошли, но и плюс один у меня как-то не ассоциировался с хорошей погодой. В холодильнике, и то теплее… Да еще ветер наносил зябкую, сырую свежесть — пальцы немели.

«А вот перчатки не надо забывать!» — брюзгливо подумал я, бочком входя в райком и окунаясь в гулкие созвучия присутственного места.

Паче чаяния, дверь в кабинет Чернобурки не огорчила запором на два оборота — Минцев царственно восседал за столом и шуршал бумагами.

«Прижился».

— Здрасьте, Георгий Викторович! — душевно приветствовал я куратора.

— О-о! — оторвался подполковник от дел. — Приветствую, Андрей Владимирович! Вот, сбегаю от дома, от семьи…

— Как там подрастающее поколение? — пробило меня на бодрый интерес.

— Подрастает! — хохотнул мой визави. — Орёт, жрёт и… Ну, тоже в рифму… Везде по квартире пеленки сохнут — под всеми парусами! М-да… Какими ветрами?

Хотел сказать: «Попутными», но передумал, замямлил:

— Да вот… — Щелкнув замочком портфеля, я достал продолговатый конверт нездешнего образа. — Вот, пришло…

— Ну-ка, ну-ка… — заинтересовался Минцев.

А я подумал, давя губами усмешку, что послание вряд ли миновало шаловливые руки чекистов.

— М-м… — брови подполковника полезли вверх, смыкаясь с челкой. — Пригласительный билет?

— Он, — постно вздохнул я. — Генконсульство США зазывает на этакий светский раут, приём а ля фуршет, где мне, по-видимому, уготована роль то ли главного блюда, то ли десерта. Ну и, вот…

— Ага… — Георгий Викторович усмехнулся, как мне показалось, виновато. — Ну, не буду скрывать, Андрей, о приглашении мы знаем, но… Решили не препятствовать. Да и чего бояться? Ты ведь уже как бы завербован! Думаю, наших «друзей» терзают смутные сомнения — тот ли ты, за кого тебя приняли? Ну-у… — развел он руками. — Некому пенять! Хотя… Трудно сказать. Возможно, цель у раута иная. Смотрины, быть может? Я знакомился со списком приглашенных… Если отцедить поэтов и художников с музыкантами — они, как та водичка, что разбавляет варенье для морса… — Минцев фыркнул. — Во, как завёл про творческую интеллигенцию, аж в художественный образ вошел! Хе-хе… — Покачав головой, будто сам себе удивляясь, он продолжил в прежнем, оживленно-деловитом тоне: — Американцы зазвали в гости Канторовича и Шаталина из ВНИИСИ, Примакова из ИМЭМО,[1] Зорина из Института США и Канады, еще кого-то… Не помню уже, кого. Так что… Сходи, Андрей. Сходи обязательно. Расскажешь потом! Меня интересует, чего ради они проставляются, а ты человек наблюдательный… Только запомни, — в голосе подполковника глухо лязгнул металл, — ничего лишнего! Ни говори, ни делай! Во избежание. Ну… Я, конечно, человек оч-чень подозрительный, но вряд ли американцы применят спецсредства…

— «Сыворотка правды», как в кино про шпионов?

— Вроде того, — вздохнул Минцев. — Да не, не должны. И консульская резиденция под нашей охраной… В общем… Благословляю! На, держи, — вернув мне пригласительный, он вдруг сморщился и треснул себя по лбу всею пятерней. — Чуть не забыл! Андрей, тебя же военные премировали!

— Это как? — вытаращился я, закрывая портфель, а в голове вихрем промахнули образы материального поощрения.

— Путевку тебе дали! На Кубу! У вас когда каникулы?

— Двадцать пятого, — пролепетал я, теряясь.

— Ага… А двадцать второго у тебя вылет в Гавану!

— Ух, ты… Правда, что ли?

— Правда! Сам генерал-майор Ненашев подмахнул, а наша… таможня дает «добро»! — засмеялся Георгий Викторович. — Представь только: у нас тут холодрыга и мокрый снег, а там… — он мечтательно закатил глаза. — Флибустьерское дальнее синее море… Те-еплое… Белый коралловый песочек… Перистые пальмы… Мулатки… Стоп. Отставить мулаток!

— Есть, товарищ подполковник! — ухмыльнулся я.

Суббота, 17 марта. День

Ленинград, Гродненский переулок

Когда я сообщил родителям о презенте от Минобороны, они нисколько не удивились — привыкли к мелким чудесам — но обрадовались. Папа хохотал, заговорщицки подмигивая — видимо, представлял мулаточек под шелест пальм, — а мама, глядя за окно, где падали мокрые хлопья, поныла немножко о тропиках. Вскоре она сладостно заулыбалась — представила, наверное, как сразит Митрофановну…

— … Станция «Чернышевская».

Поднявшись по эскалатору, я вышел на улицу. Грязные рыжие лепешки снега под ногами неприятно чавкали, и мне приходилось внимательно выбирать, куда ступить в войлочных «прощайках». Форсить в туфлях мне и в голову не пришло — погоды нынче не те.

Усмехаясь «дедовскому» рассуждению, я вышел к резиденции генконсула — опрятному, красиво отделанному особняку. Рядом к поребрику жались две черные «Волги» и пластался «Бьюик Регал».

У входа дежурили суровые, неприступные милиционеры в парадках. Тут как раз подкатила третья «волжанка», высаживая пожилого, вальяжного мужчину в дорогом кашемировом пальто — на него «дяди Стёпы» смотрели, как на изменника Родины.

А вот меня резво обошел неприметный гражданин в длинном, как