Второй шанс (СИ) - Киров Никита

Холодно, и вода у нас была только ледяная, из реки Сунжа, что шла через город. Но Аверин уже доказал, что его нужно слушаться, мы и слушались. Поэтому мы и живые, и чистые, насколько это возможно в таких условиях. Но мёрзнем, и жрать нечего со вчерашнего дня.

Где-то рядом, через пару улиц, долбил пулемёт. Редко, короткими очередями, но зло и очень громко. Должно быть, ДШК, у «духов» много старого советского оружия с разграбленных баз и складов.

Шипела рация, по ней слышно, как кто-то кому-то кричал, что у него осталось всего семь «карандашей».

— Картошку бы, — тихо сказал я. — Жареную, с лучком. И с салом бы ещё, а? Как вам?

— А у нас под прошлый Новый год мама селёдку под шубой делала, — мечтательно произнёс Царевич, шмыгая забитым носом. На коленях у него лежала СВД, которую он бережно поглаживал. — Вкусно так было. У всех оливье, а у нас селёдка под шубой.

— А вот у Ашота на вокзале чебуреки — жирные, горячие, все пальцы обожжёшь, но до чего же вкусные, — пробурчал Газон, жуя спичку. — Никто так делать не умеет, кроме него.

У Халявы забурчало в желудке.

— Тише ты, услышат, — хохотнул Шустрый. — А я бы вот картошечки печёной поел, из костра. И с лучком бы ещё зелёным. И пирожки с капустой мамка печёт ещё…

— Заманали, — проговорил Халява и сплюнул в сторону. — У меня живот уже болит из-за вас. Хоть ремни вари и жри.

— А мы как-то соляночку ели в столовой, — Самовар осторожно выглянул на улицу. — Всё идеально, и соли, и копчёности даже были, всё в меру. М-м-м. Вот бы ещё раз. Вроде и простенько, но до чего же вкусно.

— А ты чё прикольного жрал, Халявыч? — спросил Шустрый, ткнув его локтем. — Ты же зажиточный, много чего пробовал.

— М? — Халява огляделся и поёжился, потом подышал на руки в перчатках без пальцев. — Устрицы. В ресторане в Москве ел как раз до армии. На льду лежат в своих раковинах. Ножом подцепишь, они открываются. Лимончиком сбрызнешь — её аж колбасит. Живая же должна быть.

— А это рыба или мясо? — с недоумением спросил Шустрый.

— Дебил ты. Устрица это!

— Кто-то идёт, — сказал я, коротко выглянув наружу. — Приготовились!

Стрелять не пришлось — увидели знакомый тощий силуэт среди деревьев, на которых ещё остались следы побелки. К нам возвращался Шопен, что-то держа под курткой. На плече у него болтался автомат с двумя магазинами, скреплёнными изолентой друг с другом.

— Ух, пацаны, где я был, не пове’ите! — доложил он, хитро улыбаясь.

— Жрал, наверное, — пробурчал Халява.

— Вот, хватайте!

Он притащил с собой две буханки белого хлеба, вкусно пахнущего, хрустящего. Я взял одну в руку и не поверил — ещё тёплый, приятно грел пальцы, свежий и мягкий. Желудок свело так, будто кто-то сжал его кулаком. А у Халявы в животе заурчало ещё сильнее.

— Ну ты спаситель, мля, — протянул Шустрый. — Волшебник, блин, на боевом вертолёте, хлеба свежего нашёл.

— Ты где этот хлеб надыбал? — спросил Газон.

Мы тут же изорвали эти булки на куски, но так, чтобы не терять много крошек. Тёплый белый хлеб странно смотрелся в этой обстановке, грязной и пыльной, среди гильз и битого кирпича. Но долго мы не присматривались, есть начали сразу.

— Да там какие-то типы приехали к штабу, на камеры всё снимают, — сказал Шопен, с улыбкой глядя на нас. — Возят их, всё показывают и кормят, как на убой. Даже хавчик свежий им подогнали, и хлеб горячий привезли на грузовике. Вот я и подобрался тайком. А страхово было, там мужики в краповых беретах охраняли, сразу бы вломили. Вот ещё есть, — он показал банку тушёнки. — Просроченная, правда, ну ничё. Главное — зелёное и чёрное не есть, — Толик засмеялся.

— Шопен, слушай, — я откусил ещё кусочек. — А что ты вкуснее всего в жизни ел?

— А? Да это… — он задумался. — Персики. В банке, консервированные. У нас у одного пацана мамка нашлась, забрала его. А он нам банку оставил на прощание. Всё разделили, я кусочек только съел. Вот бы ещё их похавать.

— Берём, конечно, — сказал я, когда Царевич показал на банку консервированных персиков, тоже вспомнив, что Шопен это любит.

Мы зашли в магазин. Руслану завтра на работу, а утром не с чем чай попить — постоянные гости, то есть мы, кто у него всё время обитает, всё съели.

— Значит, к брату Гришки Верхушина предлагаешь зайти? — спросил я. — Его поспрашивать?

— Он недалеко живёт, ещё и шляется среди всех этих местных гопников, — вполголоса сказал он, пока продавщица, толстая тётка в переднике, подбивала итоговую цену через деревянные счёты. — Вспомнил, что он постоянно во дворах ходит, со всякими компашками бухает. Работает грузчиком на овощебазе. Может, слышал чего, да боится сказать. Такие дела они между собой обсуждают. Или кто к нему подходил из борзоты местной, спрашивал о брате. Сам понимаешь — вариантов много.

— Мог и не только слышать, — проговорил я, задумавшись об этом.

— Ты о чём?

— Давай пока с ним поговорим, решим, а то не люблю заранее на кого-то наговаривать. Мало ли, вдруг зря о нём плохо думаю.

— А, — неопределённо сказал Царевич, не очень понимая, о чём я. Потом дошло. — Да ну, ты чё, Андрюха? Чтобы родной брат сдал? Не. Я вот за своего брата, хоть он и чеченец наполовину, любого порву. Брат же, одна мама, сам понимаешь. Кстати, — он посмотрел на меня, — выручишь с одним делом?

— Без вопросов. Говори.

— Да я тут по дурости ляпнул одну вещь, — он принял пакет от продавщицы. — У Тимурки день рождения скоро, а я сказанул, что приду обязательно. А всё за городом будет проходить, и сам понимаешь, кто придёт — чеченцы одни, компаньоны Султана. А слово я уже дал. Сходишь со мной? А то я один там не вывезу, психану ещё. А ты же у нас самый серьёзный, — Царевич хитро глянул на меня. — Самый взрослый, по разговорам уж точно.

— Без проблем, Руся. Сходим.

Да уж, угодил Царевич. Но младший брат старшего безмерно уважал, а Царевич за ним приглядывал в своей манере. Схожу, конечно, выручу.

— Султан ему карабин купил охотничий, только не показывал ещё, — продолжил Руслан, застёгивая куртку перед выходом. — Постреливать будут. Просто придём, поздравлю, посидим в стороночке, уйдём.

— Султан-то не против таких гостей?

— На словах-то зовёт, но на деле против, конечно. Они там про свои дела затирают, а тут мы, сразу косится будут. Но Тимур уже у него всё выпросил, вот и никуда не денется. Кстати…

Он заметил что-то на витрине и снова подошёл к кассе, к неудовольствию продавщицы, которая хотела спокойно почитать женский роман в мягкой обложке.

— Ты не пробовал лапшу эту, заварную? — спросил Царевич, показывая пальцем.

— Доширак? — спросил я.

— Не, как-то по-другому называется. Мужики на работе покупали, говорят хорошая. Запах, конечно, китайский, но всё попробовать хочу, что за байда такая…

Название на пачке не прочитать вообще — там одни иероглифы. Из Китая, а вот «Доширак» в наши края ещё не дошёл. Кроме того, на витрине среди ярких пачек лапши были зелёно-белые коробочки древесных грибов, тоже китайские, их надо запаривать кипятком, как и лапшу.

— А дайте, пожалуйста… — начал Руслан.

Но его сбили с мысли, когда позади нас открылась дверь и вошли покупатели.

— А это фуфел базарит ещё чё-то, — гнусавым голосом говорил один, растопырив пальцы. На нём вязаная шапочка и сине-фиолетовый скрипучий пуховик. — А я ему сходу предъявил: чё ты метлой своей метёшь по беспонту? За базар отвечать надо.

— Да он лох, в натуре, — проблеял второй, тощий парень со сбитой на макушку лохматой кепкой. На лице много веснушек. — С ним связываться-то западло, а он ещё…

— Здорово, Игорёк, — протянул Царевич, глядя на второго.

— О, Руслан, хай! — у того тут же куда-то ушли из голоса блатные интонации.

— К брату пошёл? — спросил Руслан.

— А, не… просто с друзьями собрались, вот…

Он торопливо заказал водку, три бутылки, подсохший с утра батон и сыр, и бросил на прилавок лохматые смятые купюры.