Герцогиня на службе у Короны (СИ) - Ширай Вера

— Вы же слышали её, — воскликнула Оливия, будто эти несколько слов могли оправдать Ариану.

Дюк сжал пальцы на подлокотнике кресла. Он с трудом сдержал усмешку. Да, он слышал. И чем больше слушал, тем меньше понимал, что движет этой женщиной.

— Да, девушка не сама купила зелье, — ответил граф, — да, она уверена, что так делают все… Но важно то, что она собиралась с этим зельем сделать.

Он не мог уловить ни капли логики в рассуждениях герцогини. Вместо того чтобы возмутиться, проявить хоть тень сочувствия к человеку, которого едва не лишили воли, Оливия защищала юную глупышку. И всё это — с какой-то странной искренностью, будто не понимала, о чём говорит.

Граф ожидал от Оливии большего: независимого взгляда на происходящее, умения трезво воспринимать ситуацию. Граф был уверен, женщина должна была быть на его стороне. А она как на зло, старалась заслужить расположение мужа, всячески защищая его сестру.

Она ведь не могла не знать, как семья герцога относится к ней — к самой Оливии.

Но граф не мог остановиться, он понимал, что любой упрёк в сторону семьи герцога, звучит для Терранса как вызов. И упорно старался доставить тому неудобств.

— Продолжай, — произнёс герцог, и его голос прозвучал слишком спокойно. Он сел, глядя на кубок, который всё ещё стоял на столе, словно тот хранил ответ.

— Ты веришь, что в этом бокале — яд? — спросил Феликс, не отрывая глаз от вина.

Дюк перевёл взгляд на герцогиню. Она ходила по комнате, взволнованная, нервная, словно в клетке. И когда наконец остановилась, сделала глубокий вдох и встретилась с взглядом мужа.

— Я всё задавалась вопросом, — начала Оливия, её голос звучал слишком быстро, будто она боялась, что её остановят, не дадут договорить, — почему этот замок так помешан на слухах. Почему никто не пытается их остановить. Каждый новый слух — как костёр, и любой обитатель замка подбрасывает в него по полену. И каждый раз этот костёр разгорается сильнее… И всё это — против нас, против женщин.

Дюк чуть приподнял бровь, лениво переплетая пальцы.

— Так было всегда, женщины двора любят поболтать. И? Причём тут слухи? — протянул он с тенью насмешки, будто наблюдал за излишне эмоциональной актрисой, забывшей свой текст.

Но Оливия не обратила внимания. Она словно не слышала его тона, или, что вероятнее, намеренно игнорировала.

— Даже принцесса подметила, что слухов слишком много. Сначала я думала, что это просто праздная болтовня, но если задуматься… обсуждают всё одних и тех же мужчин — неверность, холодность, равнодушие. И эти разговоры не утихают.

Граф сдержал усмешку. Ах, наивная.

Он посмотрел на герцогиню с тихим любопытством. Она говорила с жаром, с верой, будто это действительно имеет значение — будто слова направленные против женщин могут иметь вес в мире, где всё решают за них.

— Представьте, — продолжала она, делая шаг вперёд, — у вас есть несколько уважаемых мужей, лордов земель. Им нет дела до своих жен — они заняты делами, войнами, политикой. Одни слишком стары, другие слишком горды, чтобы говорить с молодыми женами как с равными. А некоторые жёны… — её голос дрогнул, — вынуждены жить под одной крышей с любовницами своих мужей.

Дюк опустил глаза, пряча улыбку за своей рукой. Как тонко получилось. Даже не подозревая, она попала прямо в цель. Он мельком взглянул на Терранса, но тот, как всегда, сидел невозмутимо.

— А теперь представьте, — продолжала герцогиня уже с чувством, — что все эти женщины становятся объектом пересудов. Их осуждают, выставляют глупыми, неинтересными или пустыми. И даже если всё это ложь — как долго, вы думаете, они смогут ей противостоять? Как быстро они согласятся на всё, чтобы изменить ситуацию? Или как скоро они захотят отомстить?

Дюк откинулся на спинку кресла, внимательно глядя на неё.

Оливия смотрела на мужчин с видом человека, уверенного в том, что только что произнесла очевидную истину. Но граф Дюк, сидящий напротив, лишь лениво постукивал пальцем по столу. Этот сухой, ритмичный звук будто отсчитывал секунды её терпения — и медленно сводил девушку с ума.

— Я думаю, слухи и это зелье связаны, — сказала она наконец, не выдержав. — Сначала кто-то внушает женщинам панику, сомнение, неуверенность в себе. А потом… продаёт им решение. Зелье. Они верят, что это — симпатия, средство вызвать нежность… а на деле — это яд. Медленный, тихий яд, который они сами несут своим мужьям.

Дюк перестал стучать пальцем. Его взгляд стал тяжелее.

Интересная теория, — усмехнулся он про себя. Слишком красивая для правды.

Ариана, сидевшая в стороне, побледнела до синевы. Её руки вцепились в локти, словно она пыталась удержать собственное тело от дрожи. Она выглядела такой напуганной, что казалась не свидетелем, не виновницей, а жертвой происходящего.

— Ариана, успокойтесь! — раздражённо бросил граф, не скрывая презрения. — Пока это звучит как бред.

Он устал от этой сцены. От женских слёз, истеричных догадок и недомолвок. Всё это напоминало ему дешёвую пьесу, поставленную в замке, а у постановщика слишком много свободного времени.

Но Оливия не сдалась. Она выпрямилась, её голос зазвучал твёрже, даже холоднее.

— А как, по-вашему, ещё можно пронести яд, граф? — спросила она тихо, но так, что слова будто повисли в воздухе. — Скажите, если женщина — ваша любовница, жена… после ночи страсти принесёт вам кубок вина, вы позовёте слугу, прислужника с кухни, за бытовым магом с амулетом для проверки?

Дюк усмехнулся краем губ, но промолчал. Он хотел было ответить колкостью, но что-то в её тоне — в этом мрачном спокойствии — заставило его задуматься.

Граф наблюдал за супругами, Оливия и герцог смотрели друг на друга — не мигая, будто между ними, прямо в густом воздухе кабинета, завязался безмолвный разговор, понятный только им двоим.

На лице девушки мелькнула уверенность, слишком искренняя, чтобы её можно было сыграть. Она чуть приподняла брови, задержала дыхание и, не отводя взгляда от лица своего мужа, облизнула губы.

Герцог заметил это движение — и не смог скрыть лёгкой усмешки. Его губы дрогнули, в глазах блеснуло понимание, за которым всегда следует воспоминание. Он покачал головой, будто отвечая на невысказанный вопрос.

Со стороны всё это выглядело так, словно они не просто обменялись знаками внимания — будто за эти мгновения успели прожить целый разговор, вспоминая нечто, что принадлежало только им двоим.

В комнате повисла тишина, а у графа мелькнула мысль, от которой ему самому стало не по себе: а ведь, возможно, герцогиня не так уж и далека от истины.

— Всё звучит складно, — прохладно заметил Дюк, поджав губы, отвлекая пару от их немого разговора — но, как вы сами сказали, Ариана не жена, не любовница. Кто рискнёт продавать подобную отраву семнадцатилетней девчонке? Скорее всего, она всё разболтает.

Дюк перевел взгляд на Ариану, девушка покраснела, словно от пощёчины, и спрятала лицо в ладонях.

— Так, Ариане и не продали. — парировала Оливия, и в её голосе прозвучало нечто похожее на острую уверенность. — С ней любезно поделилась зельем леди Эльна Дюран. О холодности её мужа не говорил только ленивый.

Оливия села, и её глаза, полные ожидания, обратились к герцогу: она ждала от него либо подтверждения, либо похвалы — того самого мягкого признака, что её рассуждения хоть кого-то убедили.

Граф Дюк, наблюдая за этой сценой, невольно почувствовал раздражение и… лёгкую досаду: почему именно поддержки герцога ей так не хватает в этой беседе?

— А если муж умрёт, — задумчиво проговорил герцог, и в его тоне была не формальность, а жёсткая рассудительность, — неужели жена не свяжет свое зелье и его смерть?

— Свяжет, — ответила Оливия тихо, опуская глаза. — Но она не станет говорить вслух. За убийство мужа — смерть. Она уйдёт вдовствовать в свой удел заботиться о детях или уедет за стены монастыря, чтобы замаливать свои грехи.

Во взгляде герцога Терранса мелькнуло нечто вроде уважения: Оливия рассуждала не как придворная дама, а как человек, умеющий видеть причинно-следственные связи. Она смотрела шире сплетен — туда, где заканчивались слова и начинались последствия.