Вадбольский 5 (СИ) - Никитин Юрий Александрович

В Англии, к примеру, много есть такого, что можно купить, а покупать придётся. Я патриот, но даже для патриота дважды два должно равняться четырём, а не стеариновой свече.

Сюзанна вошла в комнату, когда я в расстроенных чувствах, сидя ко входу спиной, легонько перебирал струны гитары и вполголоса напевал прекраснейшую песню, которая поразила в детстве в самое сердце:

— Облако тебя трогает,

Хочет от меня закрыть…

Я нарочито спел ещё две строфы, обернулся, увидел её расширенные глаза, в которых уже блестят слёзы, как же быстро это у женщин, сказал виновато:

— Простите, ваше сиятельство, я никак не хотел отвлекать вас от трудного решения по переходу олигопольной конкуренции в монополистическую, но без этого, понимаю, мы не сможем влиять на конечную цену товара на свободном рынке…

Пока я говорил нарочито скучно и медленно, давая время вернуться в себя, лицо её постепенно менялось, от непривычно мечтательного перешло в сугубо холодноватое, то есть деловое, кивнула, произнесла почти нормальным голосом финансового директора:

— Да-да, как раз это я и обдумывала… Что за песня?

— Да из моей Сибири, — ответил я. — Я под неё чуть ли не рыдал в детстве.

Она взглянула с вопросом в глазах.

— И сейчас можете вспомнить?

— Да разве такую можно забыть?

— Проверим, — сообщила она уже чистым и прохладным, как ветер с моря, голосом.

Я сдвинул плечами, ладно у меня самого сегодня такое настроение, что-то в лесу сдохло, снова тронул струны.

— Песни у людей разные,

а моя — одна на века…

Она слушала с непроницаемым лицом и внимательно, как строгий преподаватель музыкальной школы, но когда я взял последний аккорд, подняла на меня взгляд заплаканных глаз.

— Сволочь ты, Вадбольский, — произнесла она хриплым голосом. — Я же теперь весь день работать не смогу!

— Здесь я промахнулся, — сказал я с искренним сожалением. — Человек должен работать. Пока работает, он человек. А когда не работает… всего лишь аристократ. Вива ля Франсэ и дитяти революции — гильотине!

— Фу, Вадбольский, как таким можно быть! Вы ведь тоже аристократ!

— А кто революцию создал и возглавил, как не аристократы? Просто хорошие аристократы руками рабочих и разночинцев умело вырезали плохих аристократов, которых намного больше. А плохие… это те, кто как и в России, только пьёт и гуляет на собранные с народа деньги, да флиртует на приёмах.

— Вадбольский, прекратите!.. А то не позволю в моё декольте заглядывать!

— Умолкаю, — сказал я послушно. — Вы жестокая, Сюзанна. Чуть что, сразу в самое больное место! Это нечестно. Ещё скажите, что не потянете вариант выхода к Балтийскому морю, имение Карницкого с его обширными землями теперь полностью наше! Подготовьте документы в Департамент Имущественных Дел, вроде бы нет пока других претендентов на эти земли.

Она отшатнулась и смотрела стеклянными глазами.

— Вадбольский!.. Вас что, двое в одной шкуре?

Глава 7

Мата Хари поинтересовалась весело:

— О своих суфражистках ещё не забыл?

— А что с ними? — спросил я встревожено. — Хрен знает из-за чего, но чувствую какую-то ответственность за этих смешных и милых существ.

— Интеллигент, — сказала она многозначительно. — Интеллигенты чувствуют свою ответственность за всё в мире. Хотя бранные слова вот так без острой нужности не употребляют.

— Да это так, — сказал я с неловкостью, — в таком мире живу…

— Не в ту среду попал кристалл, — сказала она назидательно, — но растворяться в ней не стал. Кристаллу не пристало терять черты кристалла!

— Зануда, — буркнул я.

— Я?

— Умная слишком, — буркнул я. — Для жены не совсем… приятственно. Жена должна быть дурой.

— В смысле, настолько умной, чтобы прикидываться дурой?

— В точку!

— Так я только это и делаю, — сообщила она, — милый, всё для тебя, как захочешь!.. Так сказать о суфражистках? Вижу, ты о них и подзабывать начал.

— Ну-ну?

— Шаляпин сделал запись, но передавать тебе не стал ввиду незначительности. Твоё время бережёт, тебя боится. Я вообще-то тоже… мужчины любят, когда их боятся.

Я поморщился.

— Показывай.

В богатой комнате, что выглядит богато не только из-за дорогой мебели, даже отделка стен говорит о богатстве и величии рода, кому всё это принадлежит, на диванах, с чашечками чая, мило щебечут Иоланта и Анна Павлова, а Глориана прохаживается у книжного шкафа с открытой книгой в руках.

Запись началась с фразы Иоланты:

— Вадбольский говорил, началась какая-то промышленная революция. Кто её видит?

Анна обиженно поджала губки, розовые и пухлые, как у ребёнка.

— Так это станки, домны, выплавка металла… Где-то в другом мире, а у нас культурность и благородные манеры, это выше и главное для общества!

Наступило неловкое молчание, я подумал, что подъём промышленности вызовет, уже вызвал в опередившей нас Европе, рост невиданного класса людей: у нас их назовут разночинцами. Люди из простонародья, поднявшиеся на вырубке леса, выплавке металла, добыче угля, станут миллионщиками и будут покупать баронские титулы. Дочери этих богатых промышленников будут приняты, хоть и с неохотой, в высшем обществе, обнищавшие аристократы будут наперебой расхватывать их в жёны… и мир никогда не будет прежним.

Иоланта, доказывая, что обладает живым и быстрым умом, сказала:

— Но мы же дружим с Клавдией и Василиссой? А обе дочери простых купцов, даже не получивших титулов!

— Мы суфражистки, — напомнила Глориана сурово. — Для нас нет сословий. Почти нет.

— Вот и для Вадбольского их почти нет, — сказала Иоланта. — Если не помнить, что он и бароном стал только что, а вот принять уже сейчас можно за наследного князя.

— Ну да, за князя! — сказала Анна чуть обижено.

— Или за принца, — вставила Иоланта. — Вышел в народ проверить, как живётся простолюдинам. А потом возьмёт и вернётся с реформами!

Глориана произнесла холодным чётким голосом:

— Не знаю насчёт реформ, но переполоха в обществе он наделает! Я бы посоветовала вам продолжать с ним общаться. Думаю, у него будет, что и нам предложить. Тем более, после помолвки с княжной Долгоруковой.

Я видел как все оживились при напоминании о помолвке, как же, что ещё женщин интересует больше? Разве что шляпки нового сезона, присланные из самого Парижу.

— Я не представляю их союз, — сказала Иоланта. — Это же Вадбольский! Он никому не подчиняется, а Долгоруковы как раз те, кто обязательно подчиняют!.. Что будет, что будет?

— Не представляю, — ответила Глориана. — Не представляю.

Я вырубил запись по старинке взмахом руки, совсем забылся в тяжёлых мыслях, что самое необходимое для прогресса так часто не совпадает с нашим гуманизмом и человеколюбием. К примеру, во времена Французской революции было казнено по приговору революционного суда семнадцать тысяч аристократов только на гильотине, а ещё десять тысяч аристократов забили в их имениях, кого топорами, кого закололи вилами, а кого-то искромсали косами.

Негуманно, зато какой взлёт прогресса и культуры после этого во Франции! Страну разом избавили от правящей верхушки, что не работала, не занималась ничем полезным, только потребляла и потребляла, заставляя страну полагать, что такой застывший строй является единственно верным.

В России, на то она и Россия, всё пройдёт с российским размахом. Дворянское сословие уничтожат, уцелеют только сбежавшие за границу или отказавшиеся от дворянства и поступившие на службу новой власти рабочих и крестьян. Но даже несмотря на кровопролитнейшую гражданскую войну, которой Франция избежала, Россия тоже совершит исполинский рывок в будущее! Как скажет Черчилль: «Сталин принял Россию с деревянной сохой, а оставил с атомной бомбой».

Но всё-таки этих трепетных созданий жаль.

Завтра меня ждёт помолвка. Сюзанна очередной раз озаботилась моим внешним видом. Сопротивлялся я вяло, понимаю, во дворец императора, да ещё на собственную помолвку должен быть весьма. Потому не спорил, когда Сюзанна нарядила меня так, как, по её мнению, должен выглядеть Вадбольский на собственной помолвке: красивый, скромный, с чувством достоинства, но при ордене Святого Георгия и золотой сабле с надписью «За храбрость».