Кондитер Ивана Грозного - Павел Смолин

русичам, чтобы переварить новость, а после они начнут подыскивать мне невесту, привычно плетя паутину интриг и крепко почесывая в затылке придумывать как разыграть столь интересную фигуру, как вынырнувший из небытия Палеолог. На тандыры с кухнями им плевать, будут охотиться чисто за фамилией.

- Десять коров и тридцать два рубля серебром, - пошел «ва-банк» Тимофей. – Нету больше.

- На «нет» и жениха нет! – ехидно завершил торг Василий.

Мы со смехом въехали в северные ворота монастыря, отдали телегу с лошадкой на попечение «дежурному» труднику, и я обозначил цель:

- До батюшки келаря надо.

- Прости, Гелий Давлатович, - плотник отвесил поклон. – Сходил бы я с тобою хоть на край света, да сделано дело, другими теперь заняться надобно.

- И то правда, - признал я. – Спасибо за рамник, Василий.

- Тебе спасибо, что не забываешь сироту твоего, Гелий Давлатович, - улыбнулся Василий и отправился по своим делам.

Ну а мы с Тимофеем отправились в «офис» батюшки келаря. По пути я за половинку медового пряничка подрядил первого попавшегося пацана отыскать Федьку и передать ему, чтобы шел туда же и ждал нас. Николай на рабочем месте нашелся, и следующие сорок минут мы с ним торговались так, что у меня аж голосовые связки и уши заболели. Пусть и Палеолог я, пусть и одесную от самого Настоятеля сижу, но такого понятия как «честная рыночная цена» батюшка келарь принципиально не признает. Хочешь «рыночные», на рынок и ступай, милый человек, а здесь у нас монополия.

Впрочем, если бы игумен с епископом не относились ко мне вот так, я мог бы и забить, тупо отсыпав Силуану денег с напутствием скататься куда-нибудь на ярмарку, а так – ничего, получилось сторговаться, пусть и дороговато.

Обратно в посад мы ехали настоящим маленьким караваном из пяти телег, за которыми шествовали две коровы и лошадка. В телегах – греча, рожь, овес, немного ткани на пошив одежки детям, «пачка» волчьих шкур для пошивки того же, но на зиму (на всех не хватит, но как-то же они без меня зимовали, значит какая-то одежонка имеется), а остальной «объем» добил сеном: нечем Силуану коровок и лошадь зимой кормить, их же в хозяйстве не было, а значит и толку заготавливать корма тоже не было.

Федька ехал с нами – он мне нужен, во-первых, для демонстрации Силуану с попадьей в качестве успешного «кейса», а во-вторых для успокоения младшего коллеги. Психика в эти времена у людей покрепче, потому что привыкли с самой смертью рука об руку жить, но все равно шестилетний пацаненок не может в этой ситуации не бояться и не грустить из-за разлуки с семьей. Пусть его Федька тормошит да забалтывает, так оно лучше будет.

Глава 21

Наше возвращение произвело в деревне фурор. Я не удивился – мало ли чего там уважаемый человек наговорил, что мы ему, сирые да убогие? Поговорил да из головы выбросил, в лучшем случае – из-за непонятных «сирым и убогим» важных дел. Силуан и тем паче односельчане напоминать бы не стали из смирения и страха.

Нафиг, зрелища устраивать я не подряжался, поэтому лучше направить толпу мужиков на доброе дело. Поднявшись в телеге на ноги, я обратился к собравшимся:

- Двор батюшки Силуана в упадке. Тем, кто поможет ему крепость вернуть, по денге заплачу. Управиться нужно до заката.

Взрослых мужиков у телеги сражу не осталось – все как один ломанулись вперед нас к батюшкиному двору.

- Зря ты денег предложил, Гелий Далматович, - заметил Тимофей. – Теперича без них ничего делать не станут.

- Много они без них делали, - фыркнул я.

Не осуждаю мужиков – может и рады бы батюшке своему помочь, да своё хозяйство не пускает, а самоорганизоваться толпой людям как правило сложно: для этого нужен тот, кому «больше всех надо», и кто не убоится служить аккумулятором раздражения мужиков, которых «заставили» вкалывать там, где самим им ну вообще не уперлось.

- Тож верно, - согласился воин. – Только ежели человек однова хозяйство по миру пустил, другое пустит також.

- Может быть, - кивнул я. – Но это уж не моя беда будет.

Тимофей понятливо замолчал. Молодец, у меня своего пессимизма столько, что хоть вой, чужого даже с доплатою, а не то что даром, не надо.

Чисто одетый и обутый в новенькие поршни Федька тем временем наслаждался вниманием сверстников – по надувшимся щекам это хорошо было видно, и я буду последним, кто станет его одергивать и учить «не высовываться». Нельзя не высовываться, особенно сейчас, в строго иерархичном обществе. «Чувство ранга» здесь входит в число жизненно необходимых навыков. Система такая, а бороться с системой может и увлекательно, но победить ее невозможно в принципе – раздавит и не заметит. Нет уж, Федька – плоть от плоти современной Руси, и отвешивать ему подзатыльники я стану только если он начнет кусать кормящую руку или борзеть на тех, кто может чисто физически перерезать нам глотки.

К моменту, когда мы добрались до батюшкиного двора, там уже кипела работа – почти не обращая на хозяина внимания, мужики ровняли забор, снимали дверь с проема, починяли ставни, мазали оси телеги дегтем, а парочка даже забралась на крышу, чтобы снять с нее прогнившую солому и покрыть новой.

Увидев нас, попадья с громкими, нечленораздельными рыданиями бросилась к телеге и бухнулась около нее лбом в дорожную пыль, и разобрать получилось только отдельные слова:

- …Господь послал…Не думали не гадали…Кормилец…Доля нищая…

Радуется и благодарит Евпраксия, а у меня от этого ком в горле только крепчает.

- До конца дней своих за тебя молиться буду, Гелий Давлатович! – кланяясь на каждом шагу, направился до нас и Силуан. – Не чаяли мы удачи такой для нашего Кольки! – он ломанулся в дом и через десяток секунд вышел оттуда, волоча за руку плачущего «последыша».

Что я вообще делаю? Может тупо оставить добро под видом подарков, отдать мужикам оплату и вернуться в монастырь без чужого ребенка?

- Батя, я с вами хочу! – полные отчаянной мольбы слова мальчика больно резанули по самой душе. – Я репу таскать могу! Дровец подкладывать!

Можно мне проснуться в келье и понять, что это – сон?

Словно