Деньги не пахнут 5 - Константин Владимирович Ежов

Но здесь всё иначе, как река, что прорвала плотину: стратегия уже крутила шестерёнки в "Голдмане" почти год, принося доходы – звон монет в виртуальной копилке, тепло успеха, что разливается по венам, – доказывая свою силу, как кузнец молотом по наковальне. Две главные преграды пали, и впереди маячила последняя….

"Ключевой узел – в подборе кадров". Один в поле не воин: нужны те, с кем в прошлой жизни искры летели от идей, как от кремня о сталь, – смех в перерывах, запах пиццы из микроволновки в офисе, – и таланты, о которых шептали в кулуарах, лица, смутно знакомые по репутации, но не по рукопожатиям. Список уже корячился на экране – имена, что плясали под пальцами, как ноты на клавиатуре, – оставалось подступить к ним хитро, по ниточке, с планом, что зреет в голове, как хлеб в духовке, распространяя тёплый, уютный аромат.

Но вот, когда мысли вились, затягиваясь узлом, –

– Долго ждёшь? – раздался голос, знакомый, как старый винил, с лёгкой хрипотцой от бессонных ночей за статьями.

Поднялся взгляд – и там Джонатан, журналист из "Уолл-стрит Таймс", тот самый, с кем пути пересеклись раньше, с глазами, что блестят, как у лисы в кустах, и пальцами, испещрёнными чернилами от ручек.

Джонатан опустился на стул – скрипнувший, с лёгким шорохом обивки по брюкам, – и махнул бармену, заказ проступил в воздухе, как дым от сигареты. Как раз когда его напиток – с лёгким шипением пузырьков, что лопаются на поверхности, и ароматом лимонной цедры, свежей, как утренний сад, – коснулся стойки, в поле зрения мелькнул белый мужчина: уселся в кресло справа, через одно, с видом, будто случайно, но тело напряглось, как струна, и ноздри уловили лёгкий запах его одеколона – острый, как перец, с подтоном табака. Шансы высоки: один из людей Холмс, тень на хвосте, что придвинулась ближе, чтобы ловить обрывки слов, как паук – муху в паутине, с еле слышным шелестом одежды.

Пора на сцену, под софиты воображения. Встреча с журналистом здесь, в калифорнийском знойном мареве, где пальмы шелестят листьями, как страницы газет, имела единственную цель – кольнуть Холмс в подозрении, раздуть иллюзию, что Сергей Платонов сливает прессе сокровенное, важное, как нефть из скважины. Но на деле – ни крупицы правды: NDA висит дамокловым мечом, готовым хлестнуть штрафами, холодными и беспощадными, как зимний ливень по спине. Так что спектакль – чистой воды: подозрительный фасад без начинки, слова, что висят в воздухе, как дым, не оставляя следа.

– Ну, насчёт того, о чём ты раньше говорил… Думаю, это будет сложно, – лицо омрачилось, как небо перед грозой, брови сдвинулись, оставляя морщинку, тёплую от напряжения, и предложение отлетело, как осенний лист, подхваченный ветром.

А дальше – болтовня ни о чём, лёгкая, как пёрышко, с Джонатаном:

– Погода – сплошной зной.

– Но Калифорния, слава богу, не такая душная, как Нью-Йорк, – здесь зной обволакивает кожу лёгким, сухим покрывалом, без той липкой паутины влажности, что в Нью-Йорке цепляется за волосы и заставляет рубашку прилипать к спине, как вторая кожа, пропитанная потом и ароматом уличных хот-догов, жарящихся на гриле.

– Ты же говорил, что был на гала-вечере вчера?

– Да, и на аукционе тоже отметился.

Слова тянулись, как нити паутины в полумраке бара, с нарочитым акцентом на слогах – будто код, шепот заговорщиков, где каждый шорох губ эхом отдавался в воздухе, густом от дыма сигарет и сладковатого привкуса вишни из коктейлей, – создавая мираж тайного сговора, что колыхался, как пламя свечи на сквозняке.

На деле же – пустая трепотня, слова, что лопались, как мыльные пузыри на языке, оставляя лишь лёгкую горечь эспрессо и шелест льда в стакане, позвякивающего о зубы.

– Настоящий разговор – потом.

В Нью-Йорке, где слежка утонет в толпе, как капля в океане, – в укромном уголке, где стены обиты бархатом, приглушающим шаги, и воздух пропитан ароматом старых книг и кожи от кресел. А здесь – чистый фарс, чтобы детективы отрабатывали свой хлеб с маслом, скрипя ботинками по паркету и чувствуя, как воротник натирает шею. Фарс, что царапал нервы Холмс, как когти кошки по бархату – лёгко, но неотвязно, оставляя красные следы раздражения.

Через пятнадцать минут этого балаганного танца – слов, что вились, как дым от сигареты, и взглядов, что скользили, как масло по сковороде.

– Ладно, у меня ещё встреча, так что свалю-ка я.

Всё свернулось гладко, как узел на верёвке, кивок вышел учтивым, с лёгким поклоном головы, и стул отъехал с тихим скрипом ножек по плитке, холодной и гладкой под подошвами.

Следующая остановка – Café Karma, притон для сотрудников "Тераноса", где воздух дрожал от гула кофемашины, шипящей паром, как разъярённый кот, и витал запах свежемолотых зёрен, густой, землистый, с подтоном корицы от булочек, что золотились в витрине, маня хрустящей корочкой.

Сергей Платонов нарочно устроился у стойки – на высоком табурете, что жёг дерево под ладонями, вполголоса, – месте, где его заметят мигом, как маяк в тумане: свет лампы над головой отбрасывал блики на лицо, а шум с улицы – гудки машин и шелест шин по асфальту – врывался в дверь, колокольчиком, звенящим при каждом порыве.

– Ого? Неужто… Касатка, Убийца Акул…?

Как и следовало ждать, узнавание вспыхнуло, как спичка в темноте: лица повернулись, глаза расширились, и в воздухе повисло эхо удивлённых вздохов, смешанное с ароматом карамели от латте, что паром клубился над чашками.

Поприветствовав подходящих – рукопожатия тёплые, чуть влажные от ладоней, и смех, что звенел, как колокольчики, – Сергей углядел: немало из них щеголяли бейджами "Тераноса", пластиковыми, с лёгким блеском под лампой, и запахом свежей печати, что ещё не выветрился.

С ними он расцвёл особенно – улыбка растянулась, как солнечный луч по ковру, слова лились обильно, с лёгким наклоном тела вперёд, и воздух между ними потеплел, пропитавшись нотками ванили от их духов и лёгким трепетом от близости чужих дыханий.

Чем теснее сплетались сотрудники "Тераноса" с Сергеем Платоновым – касания локтей в толпе, шорох бумаг в карманах, – тем острее скручивались нервы у Холмс, как пружина в замке, готовая лопнуть с металлическим звоном.

И тут в поле зрения вплыло знакомое лицо – бледное, как фарфор под лампой.

– О? Эмили? Снова пересекаемся.

– А, да….

Эмили, что витала над меню, уставившись в него, как в бездонный колодец,