Не в этот раз (СИ) - Владимов Максим

— А ты чего? — смотри-ка, не запыхался даже. Конь, блин. — Сейчас селюки закончат, и опять мы!

— Да у меня дело, человечка надо выцепить одного.

— Другого времени не нашёл? — с явной досадой спросил Миха.

Хм, грубовато. Уж не думаешь ли ты, друже, что я отчитываться перед тобой буду? Впрочем, чего это я? Трудно ожидать от махрового гопника политесов, он и так, считай, себя перебарывает каждый раз, как со мной говорит. Вот и я… переборю:

— В другое время я тоже пробовал, не застал. А дело уже горит.

Потапов раздумывал недолго:

— Жди здесь, — резко толкнулся, поехал задом, моментально набрал скорость, развернулся…

— Стой! — не ты один командовать можешь.

Остановился он тоже красиво, пауэр-стопом, с фонтаном крошек из-под лезвий коньков. Какая-то малолетняя дурочка в модных фигурных коньках захлопала даже от избытка чувств.

— Мне всё равно домой заскочить надо, я без переобувки! Туда и назад, здесь тебя найду. Годится?

Миха только кивнул, стрельнул взглядом на впечатлительную школьницу и, уже не задерживаясь, рванул к обшарпанным вратам рая с горячими батареями, лавками и сладким чаем по 2 копейки стакан.

Когда я снова вернулся на каток, ждать и искать мне никого не пришлось: вся толпа «центровых» уже сгрудилась вокруг хоккейной коробки, на которой доигрывали друг против друга две команды из Села, а возле ворот на стадион одиноко перетаптывались уже переобутые Дюша и Миха. Я даже сворачивать не стал, помахал им с набережной, а сам медленно двинулся в сторону плотины — догонят.

— Ну чо-как, куда идём? Кого ловить на этот раз?

— Да всё те же — на манеже, — я сплюнул в сугроб. — Помнишь прапор, квадратный такой, дворник? Старый уже который. На Лермонтовской.

— А, ну это мы враз, — явственно повеселел Дюша, — хоть улицу не искать!

Искать не надо, это верно. Я уже, кажется, скоро с закрытыми глазами на эту Лермонтовскую приходить буду. А вот время впустую терять — это неправильно:

— Так, а ну-ка, кто мне скажет: четыре двадцатых — это сколько, если упростить?

Дверь дворницкой уже привычно отозвалась на мой стук гулкой тишиной. Заглянув в комнату через окно, я пожалел, что такая примитивная в будущем вещь, как диодный фонарик, здесь недоступна: внутри не было видно ни зги. Впрочем, чего себя обманывать: нет там никого, ясно. Опять впустую. Неужели я и правда зря всё это затеял?

— Давайте вокруг дома обойдём, — сказал я парням, стараясь держать максимально деловое выражение лица, будто всё именно так и задумывалось.

И вот надо же — стоило завернуть за угол, как сердце пропустило удар: а кто это такой знакомо-квадратный так уютно привалился к сугробу возле тротуара? Уж не наш ли, блин, пациент? Вернее, пациент-то он уж точно не наш, на улице — верный двадцатник, даром, что апрель, тут с сугробами обниматься… можно, только очень недолго. Вон, морда белая какая, отсюда вижу. Ну, деби-и-ил!

Хорошо, хоть сопротивляться Барин не стал. Но и без этого намучились мы от души! Я вообще отвалился моментом, признав собственную бесполезность, хоть и схватился за руку прапора первым: уж очень разница в весе у нас велика, один я бы его и с места не стронул даже. Миха и Дюша кое-как справились, однако и они предпочли буксировать Барина волоком. Как мы затаскивали бесчувственное тело в узкий проём дворницкой конуры — это песня. Хорошо ещё, что ключ легко и сразу нашёлся в наружном кармане телогрейки, не пришлось прыгать под дверью. Когда тушка была, наконец, более-менее соосно размещена на лежанке, мы втроём со стоном рухнули, кто где стоял.

Чуть переведя дух, я спросил в воздух, ни к кому конкретно не адресуясь:

— Интересно, где здесь ближайший телефон?

Ответил мне Дюша, как лучший знаток местности:

— А на кой он тебе?

— Ну как — Скорую вызвать…

Договорить я не успел. Да и смысла не было — парни заржали так, что всё равно никто бы ничего не услышал.

— Скорую…

— Вызвать…

Они долго издавали бессвязные восклицания, перемежая их всхлипываниями, и я уже почти начал сердиться, когда Миха, сглотнув, взял себя под контроль и объяснил:

— Скорая к алкашам не ездит. А сюда она вообще не поедет, скажет, сами в поликлинику добирайтесь.

— Да ты гонишь⁈ — я был поражён.

Нет, там в будущем-то это нормально: и Скорую много где дожидаться — дело гиблое, и из кареты пациента с «плохим» прогнозом больницы брать отказываются, но тут… Советское общество! Всё для блага человека! И — «сюда вообще не поедет»⁈

— Не-а, — Потапов окончательно перестал смеяться. — Ты не в курсе, что ли? Скорые, рафики которые, ездят обе-две только по городу. Где большие дома, как у вас там, в Порту. По району и частной застройке — отдельная машина, УАЗ-буханка. Всего один. Работают только днём, да и то вечно норовят подальше в деревни забуриться с утра. Короче, тут мы никого не дождёмся. Ну, кроме лунохода — эти-то сразу примчатся, ток заикнись! Только вот Барин твой спасибо тебе не скажет, что в трезвяк его определили.

— И что делать? — помедлив, спросил я.

— Да ничего, — пожал плечами Миха. — Дундук этот, походу, привычный, выпил чутка — и захорошело. До завтра не сдохнет, если, конечно, догоняться ночью не пойдёт. Утром заходи — тёпленьким возьмёшь, проспится как раз.

— А если он обморозился? — последняя попытка.

— Да где? — это уже Дюша. — Замёрз просто. Вон, смотри, розовый уже!

Выйдя на улицу, я с чувством сказал:

— Спасибо вам, парни. Не знаю, что бы я без вас делал!

И привычно подсел под хлопок по плечу с одновременным на два голоса: «Обращайся!».

Несмотря на совершенно олимпийское спокойствие моих (куда более опытных в общении с алкашами) друзей, спал я плохо: не скажу, что страшилки с отдавшим концы прапором мне прямо снились, но мысли такие в голову приходили не раз и не два. Поэтому, назавтра я вскочил ни свет, ни заря, проигнорировал осторожно-вопросительное удивление мамы, кое-как запихал в глотку завтрачную пшёнку и умчался к Барину.

Что с ним всё в порядке, я услышал — в самом прямом смысле слова — метров за двести: из приоткрытой двери дворницкой доносился богатырский храп. Вглядевшись в мотылявшееся туда-сюда полотно, я поёжился и перешёл на бег: неужели это мы вчера так плохо закрыли? Или всё же прапор ночью куда-то таскался?

Кто бы ни был виновен, комната, конечно, вымерзла капитально. Хорошо, что Барин так и лежал на своём топчане прямо в телогрейке и криво подшитых валенках. Прям очень криво. Сам старался, что ли? Я попытался захлопнуть дверь, но не преуспел: за ночь в притвор надуло позёмки. Немного, с первого взгляда и не заметишь, но снег уже успел прихватиться, пришлось потратить несколько минут на выскребание. Ощупав все стены по очереди, я так и не сумел определить ту, за которой находилась печка. Идти в подъезд не хотелось, тем более, что топка явно прогорела давно, просто подбросить не получится, а разжигать такую большую дуру (в бараках обычно одна или две печи на весь дом) я не умел. Будем надеяться, что кто-нибудь из жителей дома тоже замёрзнет и спустится. К печке спустится, а не к дворнику… потому как от дворника в данный момент толку было бы немного.

Призвав на помощь мамин опыт по подъёму меня самого — как самый свежий в памяти, я начал с банального «Вставай!». Нужно ли говорить, что успехом все эти нежности не увенчались? Я и орал, и командовал, и тряс за ворот, и уши тёр — бесполезно. Вот бы водически! Но и тут облом: из посуды в конуре можно было использовать разве только пустые бутылки, но вот вода… этого тут не водилось принципиально. Здесь и в основной-то части дома водопровода, уверен, нет, вёдрами с колонки таскают, а уж в этом сарае…

Стукнув себя по лбу, я выскочил наружу, сгрёб хорошую жменю снега, ломанулся назад. Высыпал половину на искривлённое жутковатой гримасой лицо прапора, а остаток, чуть помедлив, запихал ему за пазуху. И прихлопнул, примерно как пацан-индеец картофелину раздавил в старом фильме.