Опричник (СИ) - Борчанинов Геннадий

Бунт это серьёзно. Никому не хочется стать соучастником бунта, потому что наказание за него весьма и весьма строгое. И обвинение в связях с нечистым тоже не шутки.

— Дьявол? — расхохотался юродивый. — Дьяволовы слуги там, за вашей спиной! Чёрного козла дети! Нехристи, бесовские прихвостни! Сапог не носят, копытами цокают!

Некоторые голландцы и датчане и впрямь носили деревянные башмаки, звук которых можно было принять за цоканье копыт.

— Ну и с кем ты тогда драться собрался? Кого воевать пошли, православные? — спросил я. — Расходитесь, то наше дело, нехристей воевать! И я вам обещаю, те, кто Москву поджёг, наказаны будут! То мне лично царь поручил, найти и наказать!

Юродивый буравил меня неприязненным взглядом. Я хмуро смотрел на него в ответ. Погром в городе мне был совсем ни к чему. А вот ему зачем-то был нужен, иначе он не науськивал бы толпу так рьяно. И можно было предположить, зачем. Кто-то под шумок пограбит немецкую слободу, несомненно, манящее своим богатством место, а потом поделится награбленным с ним. В бредни про огненных гиен я не верил.

Толпа, однако, понемногу остывала, видя, что я отступать не намерен. Задние ряды даже начали медленно рассасываться.

— Как звать тебя? — спросил я этого юродивого.

— Прокопием крещён! А тебя я и так знаю, Никитой тебя окрестили! И так окрестили, и сяк окрестили! — ответил он, сверкая глазами, в которых плескалось натуральное безумие.

По коже у меня пробежал холодок. Толковать его слова можно было только одним образом. Всё-таки что-то правдивое он, похоже, видел.

— Ну, не блажи! — прикрикнул я. — Расходитесь, православные! А немцев мы сами проверим, вот вам крест! Коли кто и впрямь в пожаре повинен, суд того к смерти приговорит! А не вы!

Я демонстративно скинул шапку и перекрестился. Проверим обязательно, хотя версия со свечкой вызывала у меня больше доверия. Не дошло ещё до того, чтобы вражеские шпионы и агенты устраивали в тылу акты терроризма, времена ещё не те.

Толпу всё-таки получилось успокоить, угомонить, хоть это и потребовало заметных усилий, и сразу снимать охрану со слободы я не стал. Не ровен час, вернутся погромщики. Это ладно ещё в Москве не было евреев, а то пришлось бы защищать и их тоже. Царь иудейского присутствия не терпел и даже всяческое пребывание на русской земле евреям запрещал, не говоря уже о том, чтобы позволять им жить в столице. Поэтому погромщикам пришлось идти на немцев. На протестантов и католиков, которых считали нехристями и схизматиками, безбожниками. Чуть лучше еретика, но не намного.

Я же, прихватив с собой пару опричников для статуса, поехал внутрь немецкой слободы, где густо разлитые в воздухе напряжение и тревогу можно было резать ножом на ломтики. Обитатели слободы небезосновательно опасались за своё имущество и жизни, и моё появление восприняли настороженно.

— Кто вы есть? — окликнул меня какой-то иностранец в войлочной шляпе.

— Слуги государевы! — ответил я. — Староста где ваш? Кто главный здесь?

Ко мне навстречу довольно резво выбежал какой-то старик, гладко выбритый, в шерстяных чулках и кожаных башмаках. Наблюдать голое, босое, как тут выражались, лицо, даже мне уже было странновато. Привык уже видеть бороды у каждого мужчины, начиная от молодых юношей и заканчивая глубокими старцами. За бороду апостол в рай втащит, а брить её — значит, портить образ Христов, данный нам Богом.

— Я, милостивый государь! — воскликнул старик без малейшего акцента.

Старик заметно нервничал, знал уже, что визит опричников чаще всего ничем хорошим не заканчивается. Даже если не арестуют и не утащат в застенки Кремля, то нервы попортят изрядно.

— Звать как? — требовательно спросил я.

— По-вашему ежели, то Иваном, — ответил он.

А если по-ихнему, то каким-нибудь Юханом, Яном, Джованни или Джоном. Национальность этого старика определить вот так сходу не получалось. Пусть будет Иваном, мне не жалко.

— Скажи, Иван, знаешь, зачем толпа за слободой собиралась? — спросил я.

— Знаю, благодетель, знаю! — испуганно воскликнул он.

Он сделал едва заметный знак рукой, к нам выбежал молодой юноша, лицом похожий на этого старосту, протянул мне увесистый кошель.

— Прими, не побрезгуй, спаситель наш! — воскликнул старик.

Он что, думает, что я сюда явился ради взятки?

Я даже не шелохнулся. С одной стороны, можно было бы взять этот кошель, меня никто не осудил бы, наоборот, такое поведение всем было бы предельно понятно. С другой стороны, я не хотел брать деньги у немцев. Чтобы никто потом не мог меня этим серебром попрекнуть.

— На милостыню раздай, сирым и убогим, — мрачно сказал я, и паренёк спешно убрал кошель, отступая назад.

Староста испуганно захлопал глазами, такого поведения он не понимал, а всё непонятное обычно пугает. Я видел, как начинает дрожать его выбритая дряблая шея.

— Как же, милостивый государь… Мы же… — забормотал он.

— Слух прошёл, будто из немцев… Ваши будто город сожгли, — сказал я.

— Да как можно⁈ Мы бы никогда! — воскликнул староста, едва ли не оскорблённо.

Может, даже и не врёт. Но ведь город зажечь могли и без его ведома, в слободе постоянно мелькали новые лица. Купцы приезжали и уезжали, гости столицы никак не учитывались, миграционных служб ещё не существовало. Визы были не нужны, да и границы тут были весьма условными.

— Ты никогда, а вот люди твои… За всех до единого поручиться можешь? — спросил я.

Тот сразу же поник. Даже я за всех своих опричников, которых набирали отнюдь не по объявлению, поручиться не мог, а тут целая слобода самого разного люда. Староста здесь отвечал за порядок да выражал общее мнение, не более.

Впрочем, хватать всех без разбора я не собирался.

— Ежели знаешь чего, догадываешься или подозреваешь кого, сразу говори, — хмыкнул я. — Не то придётся дознание учинять, дольше выйдет, а времени у меня немного.

Старик замотал головой почти как припадочный, будто это могло меня убедить. Нет, мол, никаких подозрений. Если бы он задумался хоть на секунду перед этим, я бы поверил, но он пошёл в отказ сразу же, без раздумий, и это, на мой взгляд, было само по себе подозрительно.

— Стало быть, долгим путём пойдём… — вздохнул я.

Не хотелось. Ей Богу, не хотелось, я бы предпочёл сделать всё быстро, коротким путём, взять тех, на кого покажет староста, расспросить о пожаре и поджоге, провести следственные мероприятия и, в зависимости от ответов, арестовать или отпустить тех несчастных иноземцев, но нет. Придётся работать.

— Взять его, — приказал я.

Мои опричники спрыгнули с коней, посмотрели грозно на собравшуюся вокруг нас небольшую толпу местных жителей. Никто на защиту старосты не вышел.

— Найн! Я скажу, скажу! — завопил старик.

Его нежно взяли под локотки с двух сторон, он растерянно смотрел то на опричников, то на меня. Я сделал знак остановиться, посмотрел на этого Ивана, ожидая подробностей.

— Я слышал… Слух, не более… — торопливо забормотал он. — Якобы город загорелся от свечки, это всё, что я знаю, милостивый государь!

Взгляд у него был перепуганный, но скользкий, будто он всё-таки знал что-то ещё, что лучше скрывать от властей. Или каким-то образом сам был замешан. Или его хорошенько припугнули, зная, что первым спрашивать будут именно старосту. И он этих неизвестных боится больше, чем царских опричников.

— А если с пристрастием тебя допросить? — хмыкнул я, глядя ему в глаза. — Опыт у моих ребят большой, всё вмиг вызнают. Лучше сразу скажи, пока тебе память силком возвращать не начали.

Пытать старика я не собирался, но припугнуть никогда не помешает. Он должен осознать, что его недруги где-то там, далеко-далеко, а мы, наоборот, здесь, и он уже в наших руках. Что ещё немного, и мы начнём выворачивать ему суставы или жечь огнём, и гораздо проще во всём признаться, нежели хранить чью-то противозаконную тайну.

— Если запугал тебя кто, мы к тебе охрану приставим, — добавил я. — А негодяев накажем. Ты только имя назови, кого нам искать.