Опричник (СИ) - Борчанинов Геннадий

Москва, к счастью, пока ещё была не так велика, всю её можно было объехать за считанные минуты. Ну и княжеские подворья все находились недалеко друг от друга.

Возле подворья Старицких тоже шёл бой. Выстрелы хлопали один за другим, вспышки мерцали в темноте жёлтыми огнями и оранжевыми искрами.

— Уходят! — завопил кто-то во тьме.

Да уж, ночка сегодня у меня весёлая. Врагу не пожелаешь.

— За ними! — проорал я.

Лошадь даже пришлось хлестнуть по крупу, заставляя переходить на галоп. В темноте на тесных московских улочках это было непросто, но я видел, как пытаются сбежать князь Владимир Старицкий и его подручные, и должен был их остановить. Любой ценой.

Если бежит, если напал на моих людей, то он сам подписал себе приговор. Никаких сомнений в его виновности теперь быть не могло, даже у милостивого и великодушного Иоанна.

Я трясся в седле, низко склонившись к самой гриве, практически обхватив лошадиную шею руками и предоставляя ей самой выбирать путь. Лошадь тоже чувствовала азарт погони, моё нетерпеливое яростное возбуждение словно передалось и ей. Цель одновременно была и так близка, и неимоверно далека. Старицкий и его люди мчались на свежих, отдохнувших лошадях, мы же своих практически загнали.

Князь пытался вырваться из Москвы, поскакал к западу. Я различал порой его ярко-жёлтую епанчу, в которой он несколько раз показывался при дворе. Упускать его было нельзя. Если этот ублюдок от нас ускользнёт, перебежит к литовскому королю, упадёт в ноги Жигимонту, то это будет настоящее фиаско. Вернётся он уже на польских штыках, вместе с интервентами, и не как Лжедмитрий, а как один из законных наследников. После того, как от Иоанна избавятся тем или иным способом. Политика, мать её.

По московским улочкам неслась целая кавалькада, и я упрямо нахлёстывал свою лошадь, понемногу догоняя Старицкого, сумевшего прорвать оцепление. Скорее всего, эту возможность он купил жизнями своих воинов, своих бояр.

— Давай, родимая, — шептал я на ухо лошади, вспоминая, как татарская кобыла выносила меня из плена.

Это была уже другая лошадь, но ощущение было похожим.

Нас с князем разделяло примерно тридцать шагов, и это расстояние сокращалось недопустимо медленно. Моя лошадь уже задыхалась от долгой скачки, хрипела, пена летела клочьями из-под уздечки и потника. Я рванул из-за пояса пистолет, один из трёх.

— Стой, князь! — рявкнул я во всю мощь своих лёгких. — Стой, стрелять буду!

Он услышал, обернулся украдкой, но не подчинился, наоборот, пришпорил своего скакуна. Значит, он свой выбор уже сделал.

Я тщательно прицелился, пытаясь поймать фигуру князя на мушку. На полном скаку попасть в него можно было только чудом.

— Господи, помоги, не оставь, только на Тебя надеюсь, — прошептал я и нажал на спуск.

Порох на полке вспыхнул моментально, отдача чуть не вывернула пистолет из руки. На жёлтой епанче князя Старицкого расцвёл кроваво-красный цветок. Он начал валиться набок из седла.

Его люди обернулись, увидели меня, начали тянуть за поводья, разворачивая коней. Их было четверо, князь уже рухнул наземь и его я за противника не считал. Сейчас ударят в сабли, и мне конец. Пусть даже они не смогли защитить своего хозяина, так хоть отомстят за него. Я обернулся тоже, опричники мчались сюда, но слишком далеко. Не успеют.

Зато я успею забрать с собой ещё парочку негодяев.

— Гойда! — заревел я, выхватывая саблю.

Рука наливалась свинцовой тяжестью, но я вскинул оружие и пришпорил лошадь, бросаясь навстречу смерти. Теперь, когда враг ликвидирован, можно было не беспокоиться за судьбу страны. Бояре и князья притихнут надолго, а в остальном Иоанн Васильевич справится и без меня.

Мы сшиблись посреди улицы, громко звякнули сабли, столкнувшись меж собой с лязгом и искрами.

Я гарцевал на коне, размахивая саблей так, как никогда прежде, люди князя пытались меня окружить, подобраться сзади, но я не давался. Продержаться бы до прибытия остальных, а там будь, что будет.

Одного я полоснул саблей по руке, сам почувствовал, как незащищённый бок обожгло, словно пламенем, другой сбил шапку с моей головы. Будь он чуть точнее, срезал бы скальп и часть черепа.

— Бей! — послышался голос Леонтия. Приглушённо, будто сквозь толстое ватное одеяло.

Я ударил снова, мой противник принял клинок на клинок, и в этот же момент десяток опричников конной лавой обрушился на оставшихся негодяев. Я почувствовал, что падаю из седла. Удар о землю вышиб из меня последние силы.

Очнулся я уже совсем в другом месте, раздетый, перевязанный, укрытый тяжёлой овчиной. Самочувствие у меня, откровенно говоря, было паршивым, но чувство выполненного долга грело душу. Всё это было не зря.

Никто ко мне не входил, не интересовался моим состоянием, не пичкал лекарствами. Кусочек неба и каменная стена за крохотным окном, которые я мог разглядеть со своего места, говорили мне, что я в Кремле. И судя по тому, что я не в подземных камерах Беклемишевской башни, государь не слишком-то расстроился, что я убил его двоюродного брата.

Через какое-то время ко мне заглянул дядька.

— Слава те, Господи, живой! Очнулся! — воскликнул он, и тут же умчался прочь.

Я даже не успел попросить его принести воды. Через несколько минут он вернулся. Вместе с царём. Иоанн был бледен от недосыпа, смотрел на меня хмуро и даже сердито.

— Здрав будь, Никита, — хрипло сказал он.

— И ты здрав будь, государь, — тихо сказал я.

— Ослушался ты меня, — с укоризной произнёс царь. — Зачем Владимира убил?

— Ушёл бы иначе… — сказал я.

— И пусть бы уходил, — проворчал Иоанн.

— А потом бы с польским царём вернулся, кровь нашу проливать, — сказал я.

Царь не нашёлся с ответом, промолчал.

— Теперь не вернётся… — добавил я. — Теперь спокойно царствовать можешь…

Иоанн вздохнул. Такую цену он платить был не готов, но я решил всё за него. Так получилось.

— Стало быть, и я тебе не нужен уже, — продолжил я. — Дозволь со службы твоей уйти. Жениться хочу. Поместье строить поеду.

— Куда собрался? — фыркнул царь. — Жениться? На Евдокии? Женись. А служба твоя… Пригодишься ты мне ещё, не пущу.

Другого ответа я и не ожидал. Хотя в глубине души надеялся. Слишком уж мало верных людей у него осталось.

— Опричников Григорий Скуратов возглавить может, человек умелый, сноровистый, — сказал я. — Я же… Здоровьем стал слаб.

Царь покачал головой. Моё упрямство его заметно раздражало.

— Не по плечу тебе, значит, служба опричная… — хмыкнул он.

Его тон мне не понравился. Такой, будто он раздумывал над подходящим наказанием. Таким же тоном говорил Еремей, когда выбирал инструмент, прежде, чем пустить его в дело.

— Тогда, может, шуба боярская по плечу будет? — прищурившись, спросил Иоанн Васильевич.

Я слабо улыбнулся. Совсем не то, чего я ожидал. Но то, чего я заслуживал.